Любовь

Никто бы и не подумал, что Фрукт был на восемь лет ее моложе, поэтому, естественно, он загуливал с другими женщинами. Но в том и заключались красота и честность их отношений. Она, королева-соблазнительница чужих мужей, выросшая в отеле, где постоянно слышала топот босых ног и шорохи за инвентарным складом и где постоянно видела, как женщины испепеляют друг друга злобными взглядами, понимала Фрукта как никто. Разве она не слышала, как дедушка при всех бросил своей жене: «Не виляй передо мной хвостиком! Я этого не хочу, да мне и не нужно!» – после чего оставил ее танцевать в одиночестве на банкете в честь дня рождения, а сам отправился на свидание с той, кто был ему нужен. И не считая Эрни Холдера и бутылок «Шпатена», полетевших в его голову, всех своих мужчин она вечно с кем-то делила. Она к таким отношениям привыкла и даже научилась строить их весьма элегантно. Прыжки Фрукта в постель к другим женщинам ее не трогали совершенно. Ведь когда у тебя столько забот, не станешь же отслеживать каждую случку своего кобеля? Она была его официальная женщина, все это понимали и признавали ее в этом качестве. Даже их имена в повестке дня очередного собрания стояли рядом и звучали как название шоколадного батончика: «Фрукт-и-Крис». «Крис-и-Фрукт».

Шоколадный батончик рассыпался только после того, как изнасиловали студентку-волонтера. А сделал это парень по кличке Товарищ. Девушка, которая даже не могла злиться, так ей было стыдно, умоляла Кристин ничего не рассказывать ее отцу, университетскому декану.

– Прошу тебя, не надо!

– А если твоей матери?

– Только не ей – она все ему разболтает!

Тогда Кристин рассвирепела. Как щенок добермана на дрессуре, девушка инстинктивно скомандовала себе: «Защищайся!» Большой Добрый Папочка не должен ничего узнать.

Кристин проигнорировала ее просьбу, всем растрезвонила правду, и особенно ее порадовала реакция Фрукта. Все окружили девушку заботой, осудили и прокляли Товарища за его мерзкий поступок, пообещав устроить ему ад, наказать и изгнать. Но не сделали ничего. Стоило Товарищу появиться, его встретили как ни в чем не бывало: «Здорово, мужик, как оно?» И когда Кристин учинила Фрукту допрос, он пересказал ей то, что сообщил ему Товарищ: я, мол, ни в чем не виноват, эта девка сама бросилась на меня, сверкая голыми сиськами, поддатая, ничего не соображая, а потом мне даже пришлось похлопать ее по заднице, чтобы напомнить о себе, а она захихикала и, вместо того чтобы врезать мне по роже, предложила пивка. Фрукт только головой качал, сетуя на людскую глупость и ретроградов-политиков. Но на большее он был не способен. Пропустив мимо ушей ее настоятельные просьбы, он так и не удосужился «поговорить» – не говоря уж о «наказать» или «изгнать». И все же Фрукт счел Товарища угрозой, но как ему об этом сказать? Да, он считал, что Товарищ подверг опасности их крайне важное дело, но не мог объявить его врагом. Посягательство на девушку не имело никакого значения по сравнению с куда более серьезным посягательством на мужскую дружбу. Фрукт мог бы за малейшую провинность отругать, изгнать, избить предателя, труса, любого придурка. Но не друга – это нападение на семнадцатилетнюю девушку не было даже сноской к его длинному списку Неприемлемого Поведения, поскольку изнасилованная не принадлежала к «друзьям». И Кристин вывела расовое уравнение: жертва насилия – черная, а насильник белый, оба – черные, оба – белые. Интересно, как бы повлияла каждая из комбинаций на решение Фрукта? Было бы проще, если бы слова сочувствия жертве изнасилования не перемежались неприятными вопросами других девчонок: «А она-то что сделала? А почему она не?..»

В конце концов Кристин забыла об инциденте, и ее доблестная работа во имя гражданского неповиновения и личного повиновения продолжалась, хотя иногда в ее мысли вторгалось видение детского профиля, который взирал на нее оком стороннего очевидца. Вернувшись с похорон дедушки, она раскрыла рюкзак и вытряхнула из него бумажный пакет с обручальными кольцами. Все кольца были разных размеров, но каждое с одним камушком. Как раз для двенадцати женщин, расселившихся в отеле «Розовые мечты». Но, само собой, первым делом возникал вопрос: удобные ли там номера для новобрачных? В 1973 году комнатушка на Тримейн-авеню, с ее первосортным комфортом, была ужасно привлекательной. Особенно с учетом того, что все, радикалы и умеренные, хотели оставаться одновременно в гуще событий и в стороне, а доблестная работа на благо неповиновения сплеталась с тайным соглашательством. Арена борьбы менялась, ширилась, перемещалась с улиц и из подворотен в уютные офисы и конференц-залы респектабельных отелей.