Любовь

Витя корчит рожу, которая в их кругу означает: «Все девушки были некрасивые». Миша понимающе кивает. Молчание. Все мысли Вити крутятся вокруг девушки, читающей Стругацких. Он уже представил, как будет выглядеть их дом, и пару раз перепридумал модель будущих семейных отношений. Потягивается. Чтобы не глядеть на нее, глядит в окно.

ВИТЯ. Планы есть на сегодня?

МИША. Нет ничего. Ученик только. А у тебя?

ВИТЯ. И у меня. Может, сходим куда-нибудь?

МИША. В бар?

ВИТЯ. Не хочу в бар. На концерт? Сегодня джем на Китай-городе.

МИША. Не хочу на концерт.

Витя разводит руками. Попеременно отхлебывают кофе. Миша снова глядит на девушку, читающую Стругацких; глядит откровенно, пялится. Девушка не подает виду. Витя краснеет.

МИША. Познакомься!

ВИТЯ. И как?

МИША. Простым каком! Иди и познакомься.

ВИТЯ. Ага.

МИША. Фига!.. (Пауза.) Тогда я познакомлюсь!

ВИТЯ. Знакомься, если хочешь.

Витя обиженно опускает глаза. Взгляд его полон содержания и смысла.

МИША(внезапно посерьезневшим голосом). Я тут, кстати, додумался до очевидного аргумента против тезиса «цензура полезна для культуры». Про Пушкина когда читал. Ведь каждый раз, когда мы говорим об искусстве, якобы расцветшем во времена цензуры, мы на самом деле говорим о временах, когда цензура ослабила хватку. Появилась гласность, возможность бороться, противостоять. То есть не цензура помогает, а цензурные послабления. Понимаешь?

Витя кивает.

МИША. По-настоящему закрытые времена большого искусства не дают: тому свидетельством и сталинская эпоха и, в общем-то, николаевская.

ВИТЯ. Да, наверное. (Оживляясь.) Перечитай Гашека — там не только про искусство, вообще очень ясно становится, как рождаются бравые солдаты Швейки. А вообще знаешь, я же только Канта дочитал — и вот подробность идеалистической философии, ее направленность на просвещение — это то, что нужно сейчас, думаю. В конце концов, эти времена когда-нибудь закончатся…

МИША. А столько всего сломано…

ВИТЯ

. Да, столько всего сломано, что кому-то нужно будет поднимать все заново. Кому-то, кто умеет подняться над ситуацией, кому-то с мозгами, кто умеет оставить предрассудки и обиды позади…

МИША. И кому, как не нам.

ВИТЯ. Кому, как не нам.

Витя с Мишей пьют кофе с чувством гордости за самих себя. Молчание.

МИША. Ну, во сколько джем твой?

ВИТЯ. В семь. Полторы тыщи.

Миша проверяет кошелек, смотрит, сколько денег у него осталось на карте.

МИША. Да бля.

ВИТЯ. Что?

МИША. Тысяча четыреста. Ровно.

ВИТЯ. Сочувствую

МИША. Сто рублей, сука.

ВИТЯ. Обидно.

МИША. Это ты виноват!

ВИТЯ. Я-то тут причем?

МИША. Так сложно было баллами поделиться?

ВИТЯ. Снова здорово.

МИША. Жадина-говядина, блин! Турецкий барабан!

К ребятам подходит девочка лет восьми, заставляя Мишу прикусить язык.

ДЕВОЧКА. А вы знаете, что те, кто говорят «турецкий барабан», — коренные москвичи?

МИША. А как еще можно?

ВИТЯ. Соленый огурец.

Миша недоуменно глядит на Витю. Молчание.

МИША

. Что за глупость — соленый огурец.

ВИТЯ(невозмутимо). На полу валяется, никто его не ест.

МИША. Никогда не слышал. Это к чему вообще?

ВИТЯ. А турецкий барабан к чему?

МИША. Ну как к чему, турецкая война, султаны… (Смутившись.) Ну все так говорят!

ДЕВОЧКА. Только коренные москвичи так говорят. Остальные говорят «соленый огурец».

ВИТЯ. Так я тоже коренной москвич.

МИША. Пиздабол ты, а не коренной москвич!

Витя испуганно раскрывает глаза, Миша понимает, что совершил ошибку, но слово не воробей, и девочка в слезах выбегает из кофейни. Миша подавлен. Пожилая пара возмущается так громко, что заглушает Джо Дассена. Витя сжимает губы в ниточку. Молчание.

МИША. Ладно, я пойду, наверное.

ВИТЯ. Давай прогуляемся? Погода отличная.

МИША. Давай.