Любовь

Бог знает, сколько нужно сил, чтобы весь день, с самого раннего утра, ждать поздней ночи. Ваня терпел проснувшись, терпел, читая Пастернака; в первой половине дня и во второй, осмысленно и краешком сознания. Наконец, ближе к двенадцати часам, семейные стали отходить ко сну.

Первым в его комнату постучался папа. Рассеянно глядя на сына, он очень строго произнес:

— Доброй ночи.

Но Ваня не растерялся. Он собрал всю свою натренированную волю и так уверенно, как только смог, ответил:

— Доброй!

Затем зашла Ванина мама. Она заглянула в его ноутбук (Ваня знал за ней эту привычку) и нежно улыбнулась.

— Спокойной ночи!

— Доброй, — кивнул Ваня.

На экране мерцала физиономия академика Зализняка. Берестяные грамоты много лет не отпускали Ваню полем непаханым тем для выпендрежа.

Сестренка влетела к нему, словно птеродактиль. Накануне она успела чуть не задохнуться в ванной. Кроме того, она ударилась коленкой об угол холодильника и головой об их собаку Кирие. Последнее происшествие ее серьезно напугало.

— До завтра! — попрощалась сестренка, захлопнула говорливый клювик и упорхнула в родительскую комнату.

Из прихожей донеслось настороженное «гав-гав» собаки Кирие.

— Спи, Кирие! — приказал папа.

И Кирие заснула.

Ваня остался один. Удостоверившись, что ни одна живая душа его не слышит, Ваня выключил свет, снял штаны и позвонил любимой.

— Привет, милая. Не спишь?

— Привет! — ответила она шепотом. — Я уже в кроватке. Ты чего так поздно?

— Да, знаешь, дома…

— Что, котик? Все в порядке?

— Ага, там просто… — Ваня прислонил телефон к другому уху, чтобы лучше слышать шорохи из комнаты родителей. — Ничего, свет мой. Ты легла?

— Я же сказала, милый. Почти сплю.

— А что на тебе?

— То-о-онкая ночнушка.

— Я хочу снять ее с тебя.

— Подожди! Не спеши. Нужна загадка, тайна…

Ваня лег в кровать. Ему представилась сцена любви в библиотеке. Раскинув руки, опершись одной ногой на Чехова, другой — на Льва Толстого, она звала его — но не словами, упаси боже — взглядом, только взглядом. Изумрудное платье сияло в библиотечном полумраке, а подол так высоко задувался ветром (в библиотеке был сквозняк), что открывал стремительному Ваниному взору все то, чем он мечтал бы обладать.

За стенкой кто-то кашлянул. Ваня затаил дыхание.

— …Ты здесь? — послышалось из трубки.

— Да, — ответил Ваня тихо, а оттого и сексуально.

— Я провожу по твоему колену, по брюкам. Ничего такого! Просто пальцами. Вожу. И поднимаюсь. На тебе футболка?

— Черная, плотная такая.

«Burberry», — удовлетворенно подумал Ваня. Он любил красиво одеваться.

— Ах! — томно вздохнула Беатриче. Мир высокой моды возбуждал ее до крайности. — Тогда я пробираюсь к твоей спинке и поднимаю края футболки. Но снимать не буду! Замерзнешь.

Смутное предчувствие охватило Ваню, в его голове сверкнул далекий образ: ночная улица, январь, два голых мертвых человека, — но вместо того, чтобы поддаться липкому кошмару, он решительно отогнал его и опустил ладонь на часть. Часть обрадовалась долгожданному вниманию и ткнулась в руку хозяина через белье.

Вдруг сердце Вани екнуло. На кухне зажегся свет. Милая продолжала ворковать в трубку нежности, но он ее не слышал, мысли его были далеко. В фильтре с водой, откуда папа наливал себе попить, в открытой дверце холодильника. Ваня перестал дышать. Настенные часы показывали половину первого. «Сейчас мама читает сказку, — думал поэт. — Есть от силы минут десять, пока никто меня не слышит». Но как он ни старался, маминого голоса ему разобрать не удалось, а вот тяжелые папины шаги так и гремели по кухонному полу.

— Ванечка!

— Да, милая?

— Ты спишь?

— Нет, милая.

— Все хорошо?

— Ага.

— Точно? У тебя голос странный.

— Точно.

— Милый, — Ваня цеплялся за голос Беатриче, словно штурман за далекий отсвет маяка, — а какого цвета на тебе белье?

— Синее.

— Ах, синее! Ну тогда я опускаюсь туда…

На кухне щелкнул выключатель. Свет потух. Ваня свернулся в позу эмбриона и зажмурился.

— …Стягиваю медленно и лижу животик…

Папины шаги замерли напротив Ваниной двери. «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…» — в религиозном исступлении шептал про себя Ваня.

— …Вожу ручкой по внутренней стороне бедра…

Папа прошел мимо. Ваня расслабил мышцы и, не веря собственным ушам, расхохотался.

— Что! Тебе щекотно? — спросила Беатриче, запыхавшись. — У меня так мокро, миленький. Возьми меня!

— Да?.. — переспросил поэт игриво. — А где твоя ручка?

— Там, где твоя, любимый.

Ваня и забыл, что, молясь Господу Богу, сжимал в руке напуганную часть. Он взглянул на нее с неподдельным чувством гордости.

— Коснись меня, — попросил поэт.

— Я хочу, чтобы ты вздрогнул! — патетично воскликнула его возлюбленная. — Чтобы у тебя задышало.

В дверь громко постучались. Ваня вздрогнул. По всей квартире горел свет. Никто не спал. Где-то на улице истошно лаяла бродячая собака. У Вани закружилась голова, грудь горела, будто на инквизиторском костре.

— Я беру его в ручку. Прям весь. Ты слышишь, Ваня? Я беру его… Прям весь!

Земля разверзлась под Ваниной кроватью, из комнаты родителей грянуло ровно три раската грома — и Ваня задышал.

— Вспомни мои руки!

Ваня прижался вплотную к стене.