Любовь без обмана

Его рука лежала на простыне, он повернул ее ладонью к себе. Даже его пальцы были изящно изогнуты. Когда он прыгал с поезда, это походило на па в танце.

— Сегодня… — Он сделал глубокий вздох. — Ну да, должен признать, некоторая доля удовольствия была.

И он этому не рад; это было видно по тому, как его пальцы вдруг сжались, словно он пожалел о сказанном. Минна подумала о странном толковании их поцелуя, который он представил собственным грехом. Может, это выверт английского характера, который заставляет сожалеть о полученном удовольствии. Ее мать тоже осуждала все виды развлечений. Если платье было прекрасно, она уравновешивала свое восхищение, находя дефекты в том, как оно на ней сидит. Если Минна смеялась слишком громко, она отчитывала ее за хулиганство. Мама делала все, чтобы изгнать радость из жизни.

И к чему это приводит? В мире то и дело рушатся состояния, дети страдают от жестокости родителей, болезни поражают хороших мужчин в расцвете сил, унося их из жизни, когда их жены и дочери молятся у их постелей. Мужчины совершают жестокости без причины, лишь для того, чтобы продемонстрировать свою силу. Когда в жизни столько опасностей, зачем же еще наказывать себя? "Готовься к худшему и продолжай радоваться" — это философия Минны, которую она не скрывает. Но мама никогда с ней не соглашалась, и иногда Минна задумывалась, уж не привлекло ли ее к Коллинзу обещание боли. Возможно, его жестокое обращение с ней давало ей извращенное чувство свободы; уверенная в том, что Коллинз ее накажет, мама могла не наказывать себя сама.

Минна невольно почувствовала симпатию к Эшмору. Он запер ее в комнате, но в ее тюрьме по крайней мере были стены и окна, которые можно взломать. Люди вроде мамы — если Эшмор действительно один из них — носят свою тюрьму с собой. Они никогда не сбегут, даже если кто-то всеми силами будет стараться их освободить. Ну, у него нет причины хмуриться по поводу его сегодняшнего успеха.

— Вы помогли нам выбраться из поезда, — сказала она. — Вы помешали ему преследовать нас. А этот прием с газетой! Думаю, вы можете гордиться собой.

Эшмор засмеялся, видимо, ему польстила ее похвала.

— А вы?

— Ну, я собой горжусь, — улыбнулась Минна. — Скажите, разве вы не считаете мой вопрос этой матроне весьма удачным?

— Да, вы вели себя в высшей степени естественно.

— Как и вы.

Фин скривил губы, будто эта фраза показалась горькой на вкус.

— Думаю, мне есть чем гордиться больше.

Минне захотелось сесть рядом с ним на кровать и отвести пряди волос с его лица. Такая перспектива смутно радовала ее; все больше ей нравилась мысль, что этот умный, уверенный в себе человек, который в Гонконге обращался с ней как с мусором, может, понял наконец, что ему есть чему поучиться у нее.

Она снова взяла свое вино.

— Гордость и радость — вещи совершенно разные. — На самом деле, подумала она, как часто радуешься за счет чьей-то гордости. Если, например, она сядет рядом с ним на кровать, погладит его по щеке и предложит свой совет, утратит он свою рассудительность, начнет высмеивать ее? Тогда она почувствует себя глупой, раздраженной и выставленной на посмешище, разозлится на себя за свои искренние слова. Почему, когда она смотри ему в глаза, ей хочется доверять ему, даже после того как он доказал свою непредсказуемость?

Рискованно. Ей он не нужен. Она взяла бокал и выпила вино до дна.

— Кстати, — растягивая слова, проговорил он, как бы обращаясь к самому себе, — меня это развлекло, ничего такого раньше я не делал. Потому что… это было для меня самого, помимо всего прочего. Мои собственные действия, мои собственные решения.

Странная мысль внезапно пришла ей в голову: сейчас он делает что-то намеренно — снимает с себя шелуху, как с луковицы, показывая сердцевину.

— Да, — неуверенно произнесла Минна. — Похоже, так и есть.

Когда она изображала глупое молчание в присутствии Коллинза, зубы у нее болели от злости. Но в Нью-Йорке она красила ресницы и завивала волосы для дюжины инвесторов, карабкающихся по социальной лестнице; все они жаждали потратить деньги на сумасбродную идею светской красавицы, потому что надеялись, что связь с ней пойдет им на пользу. Всякий раз она уходила после встречи в ладу с самой собой.

— Разница действительно большая, больше, чем между днем и ночью.

Фин кивнул:

— Конечно, действия по собственному решению требуют большой веры в себя. Например, я признаю вашу правоту на днях. Я часто гадал, сожалеете ли вы о том, что спасли мне жизнь в Гонконге. — Он поднял глаза, ловя ее взгляд. — И какую цену вы за это заплатили? Об этом я тоже думал.

Минне вдруг стало трудно дышать.

— Если вы действительно хотели это узнать, могли бы сделать это давно.

— Это было выше моих сил, — спокойно ответил Фин. — Не тогда. Не тогда, когда я ничем не мог вам помочь.

Она крепче сжала пустой бокал. Он говорил так, будто исповедовался. Но она не даст ему отпущения грехов. Он ничего не знает о собственных грехах. Фин постарался не узнать о них, и причина, по которой он этого избегал, ее не интересует — у нее на этот счет есть свое мнение.