Любовь. Бл***тво. Любовь

Но можно ли наслаждаться покоем, когда душа бурлит думами о своей любви. Лишь во время работы — за операционным столом, у постели больного, при разговорах с коллегами — он отвлекался от своего основного занятия последних месяцев: думать об Илане, заготавливать беседы с ней, представлять, что она будет говорить, вспоминать, что она уже говорила, представлять снова и снова, как она идет, бежит, говорит, воображать её мысли и представления её о жизни. Боже мой! Что только сейчас он ей не говорил, что только сейчас он не слышал от неё! Собственно, и закурил он сейчас в покойном кресле, чтобы спокойно, вот именно, так, как и всё это крутится в голове, крутилось снова. Он этого хотел, ждал и создал сейчас весь этот призрачный мир, в котором и жил. Уже, наверное, минут десять. И не хотел вставать прерывать эти счастливые минуты радостных воспоминаний и надежд. Он конструировал и конструировал очередную встречу, очередное свидание, разговоры, объятия, свои удачные «мо», её великолепные реплики. Их, как теперь бы сказали, воображаемые встречи. Театр одного зрителя, где он всё: автор, режиссёр, актеры — два актёра — и сам зритель.

Илана ещё не скоро должна позвонить или прямо придти, благо у неё есть ключ от его дома.

Планы! Покой!

Телефонный звонок. «Может не брать? Сейчас отвлекут, придумают занятие, ещё… А нам в театр. Да мало ли что!» Нет — привычка, выработанная десятилетиями работы хирурга в доиланино время, заставила его ответить на звонок. Да и, в конце концов, позвонят на мобильник. И тогда уж не сможет… Не имеет душевного права отвертеться.

— Слушаю.

— Ефим Борисович! Это я…

— Иланочка! Какая радость. Счастье моё, незапланированная радость, преждевременная радость…

— Подождите, Ефим Борисович. Я с делом. У соседки какие-то страшные боли в животе. Не пойму, ни на что не похоже. Можно приехать?

— Господи! Ты же знаешь. Особенно тебе. Всегда, Живот так живот. Больная, так больная. Всегда. А уж ты…

— Хорошо! Выезжаю. Потом доскажете.

Засмеялся. Счастливо засмеялся и положил трубку.

Ещё рано, но он уже занял пост у окна. Ждёт. Не больную. Илану. Больная — это будни. Илана — праздник. Ждёт!

Она, видно, подъехала с другой стороны. Он вперился в окно и не слышал, как она вошла.

— Ефим Борисович! Мы приехали. — Он развернулся от окна к двери с сияющим лицом, будто труба архангела его призвала к … В общем, со счастливым лицом. — Вот. Я привезла нашу страдалицу.

Пожилая дама. Южанка. С Кавказа, наверное. На лице страдание. Видно, терпит.

— Давно болит?

— С утра. У меня, доктор, аневризма. На УЗИ видели ещё два года назад.

— И что говорили?

— Предлагали оперировать. Операция сказали большая. А я одна живу. Вызывать родственников. Это только, когда уж край. А срочности, сказали, нет.

— Сколько прошло, как… Ладно. Прилягте. Покажите живот.

«Не дай Бог разрыв, расслаивание… Что-нибудь с аортой. Тогда надолго. Тогда всё сомнительно. А Илана… Я ж хотел… Ну, Илана… Илана… Да тут же разрыв. Прощупывается. Пульсирует».

— Илана Владимировна, подайте, пожалуйста, трубку. Вон на столе. Надо послушать. Ага… Да. Она. Спасибо.

«Шумит. Разрыв». Собственно, слушать тут уже нечего. Всё ясно. Лицедействует с трубкой, чтобы было время подумать, что говорить и кому. «Илане-то, что ждать. Это надолго. Пусть идёт. Всё. Сорвалось. Что сорвалось-то?.. Всего лишь театр».

— Как вас зовут?

— Ашхен Кареновна.

— Ашхен Кареновна, нужна операция. И срочная. Немедленная.

— Мне надо позвонить родственникам. Может, приедут. Я же здесь одна.

— Ждать нельзя. Речь идёт о часах.

— Ашхеночка! Давай телефон. Я позвоню. Скажу. Ефим Борисович скажет, что у вас. Я всё сделаю. Не волнуйтесь.

— Мне ж надо что-то взять дома. Я так не могу.

— Нельзя ждать ни часу… Вы договоритесь с Иланой Владимировной, а я пойду за анестезиологом и в операционную. Надо подготовить. Договорились?

— Это так неожиданно. Я, право… Ну, если вы…

— Всё. Я пошёл. А вы… Илана, можно вас на минутку.

Они вышли за дверь.

— Иди с ней договаривайся. Ты понимаешь, что значит разрыв аорты? Чудо, что она жива. Видно гематома придавила разрыв. В любую минуту может плюнуть и мгновенная смерть. Оперировать надо тотчас.

— А можно мне остаться посмотреть?

— Ты ж понимаешь, это очень долгая операция. Надолго. У тебя театр. Возьми кого-нибудь.

— Мне интересно. Ты будешь оперировать? На чёрта мне театр без тебя.

— Разумеется, оставайся. Тем более что опять ты обрадовала меня тыканьем. Когда же это станет обыденным?

«Ты! Нужна какая-то экстремальная ситуация, чтобы услышать от неё — ты. Пусть смотрит. Но ведь всё может случиться. Я хочу, чтоб она была… Или…»