Любовь – это путешествие

Они постоянно что-то ломают: то лампу в обеденном зале, то дверь на втором этаже. Конни даже сломала палец, и дядя Терри, как самый трезвый из нас, повез ее в травмпункт. Похмелье мучит его так сильно, что он и не пытается угнаться за молодежью. А остальные пьют, смеются, курят, и дни расплываются под жарким французским солнцем.

А я тем временем все чиню, кроме пальца, конечно, – это вне моей компетенции.

Не буду врать, нас с Деб они считают своими, не обслугой. Но когда нужна помощь, они зовут меня или сестру, и тогда я понимаю – мы не ровня. Я не одна из них.

– Дети великовозрастные, – однажды подмечает Деб, глядя на друзей Дилана с террасы. Они устроились на лужайке: Конни прилегла Марте на живот, Грейс сидит у Маркуса на коленях, Люк с Хавьером лежат в обнимку. А Дилан, наверное, где-то развлекает дядю Терри. Мы с Деб чистим бассейн от насекомых – Марта наплыла на громадного дохлого сверчка и прожужжала нам про это все уши.

– Они тебе нравятся? – спрашиваю я Деб.

– Конечно, а как иначе? – отвечает она, прислонившись к балюстраде. – Но я бы держала их на расстоянии. Не представляю, как можно попасть туда… – она показывает пальцем на клубок рук и ног на газоне, – …и не нажить неприятностей.

Опускаю голову на плечо сестры. Как хорошо, что она рядом! Без нее я бы всю неделю бродила, как потерянная. Кажется, Летняя Адди ускользает. А с Деб я всегда остаюсь собой, настоящей Адди.

– Я люблю тебя. Спасибо, что вернулась, когда они приехали.

– Ясное дело. Позови, и я приеду. На что еще нужны сестры?

В компании Дилан немного другой: меньше говорит, больше смеется. Он уже не разглагольствует о поэзии, но шутит про свои стихи. Да, очарование и мальчишеский задор остались при нем, вот только он стал… тихим. Иногда просто теряется в толпе.

Зато по ночам он все еще мой. Деб осталась одна в нашей квартирке, и каждый вечер я без сил валюсь на огромную кровать с балдахином. Мы с Диланом много занимаемся сексом, но и разговариваем много. Так было и в нашу последнюю ночь. Лицом к лицу, держась за руки.

– Когда стукаешься зубами о вилку, когда насекомые ползают, когда не слушают, – хрипло шепчет Дилан. Время пять утра. Мы разговорились о мелочах, которые бесят, – сама не знаю, как до этого дошло. – А у тебя что?

– Когда не слушают, согласна. – Я легонько целую его в губы. – Хороший пример. Еще крысы, терпеть их не могу. Еще бесит, когда твой дядя говорит: «Женщины!», будто этим все сказано.

– Да, Терри – особый случай, – вздыхает Дилан, и я смеюсь. – Извини, он невыносимый.

– Он… – Хм-м, как бы сказать помягче? В конце концов, он дядя Дилана. Меняю тему: – Твой папа похож на него? Терри ведь его брат?

Дилан долго думает над ответом.

– Нет, папа другой, – говорит он изменившимся тоном. – Он… жестче, чем Терри.

– Жестче? То есть? – хмурюсь я.

– С ним не повеселишься. А твой папа какой?

Смена темы получилась очень уж быстрой, учитывая, что мы сорок пять минут проболтали про покемонов и черепашек-ниндзя. И как-то я думала, Дилан уделит отцу больше десяти секунд. Пытаюсь разглядеть в темноте его лицо.

– Вы не ладите? – тихо интересуюсь я.

– Скажем, он как раз из тех людей, которые не слушают.

Дилан наклоняется и неспешно целует меня. По телу разливается теплота, будто я выпила горячего чаю. Пытается меня отвлечь? Что ж, у него получается.

– Ну? Твой отец, какой он? – напоминает Дилан, откидываясь на подушку.

– Просто папа. Никогда не задумывалась, – растерянно говорю я, но тут же понимаю, что улыбаюсь при одной мысли о нем. Накатывает тоска по дому, и я сжимаю пальцы Дилана. – Я так же близка с ним, как и с мамой. Он дает хорошие советы, а еще он забавный. По-своему, по-отцовски.

Дилан смеется и немного расслабляется.

– Ты по ним скучаешь?

– Да. – Неловко признавать такое в двадцать один год, и я краснею. – В универе постоянно ездила к родителям. Вообще, я впервые уехала из дома так надолго. Но со мной Деб. Лето было потрясающее.

– Потрясающее? – шепотом переспрашивает Дилан.

Сердцебиение учащается.

– Не хочу, чтобы оно кончалось.

Я шепчу так тихо, что Дилан ко мне наклоняется.

– А кто говорил про конец?

Его лица почти не разглядеть в сумраке, только глаза блестят.

Ну, это понятно – не скажет ведь он, что пора уезжать, конец летнему роману. И все равно пульс оглушительно стучит. Я так жду этого разговора, что даже страшно. Утыкаюсь лицом в подушку, отодвинувшись от Дилана. Он проводит ладонью по моей спине, и по коже бегут мурашки.

– Можно кое-что сказать? – тихо спрашивает он.

От волнения перехватывает дыхание. Сейчас он произнесет те самые слова, и все: отношения разделятся на «до» и «после». Такое чувство, будто я гоню куда-то на всей скорости и хочу вдарить по тормозам от страха.

– Я люблю тебя. Я люблю тебя, Адди.

По телу проходит электрический заряд. Все меняется, словно кто-то нажал «обновить». Кровь стучит в ушах. Вспоминаю стихотворение про сердце: отдавать его так же страшно, как солдату – опустить оружие.