Ни тело, ни лицо Дашиной подруги не удивляли мир, как это случается с какой-нибудь надменной красотой, когда, опустивши густые ресницы, она выставляет из платья колено, но в ней — в этой нежной, смеющейся, с белой «бабеттой», — в ней было такое, что вмиг угарали и вмиг забывали надменных красавиц.
Лет тридцать назад все вообще было лучше. Густой снег начинался под Новый год, и все почему-то спешили на дачи, и звук электрички был дольше и громче, чем скрипка с оркестром, а в городе, полном малиновых вспышек, горели все окна, и пьяные люди в своих накрахмаленных белых рубашках смотрели в открытые окна, курили, смеясь, задыхаясь от близости женщин, хлопочущих в комнатах, а по сугробам полз запах лимона из мерзлых киосков, и елка с лиловой звездой на верхушке венчала людское веселье и радость.
Женской красоте не суждено было сохраниться, но она все же успевала расцарапать напоследок до крови чью-то память и навсегда остаться внутри ее вместе с самыми мелкими и острыми подробностями, вроде звонких от мороза трубок телефонов-автоматов и вкуса арахиса в жареном сахаре.
Тогда ее звали Марго, Маргаритой. Сейчас, в бледно-розовых стенах «Заботы», она стала просто и нежно — Маргошей. Запомнить такое уютное имя не составляло труда даже для самых забывчивых людей, которые тоже были молодыми лет сорок назад, летали в седых облаках в виде летчиков, вскакивали на подножки трамваев, отбивали чужих невест, пели у костра, переезжали в новые квартиры, прощали врагов, запасались картошкой, потом хоронили, потом забывали и так, незаметно седея, толстея, слегка раздражаясь, доплыли до детства.
— Так все напились? — радостно повторила Даша.
Жалость засияла в серых глазах под большими очками.
— Ты так похудела!
— Кто? Я?
— Ну, не я же!
Даша опустила глаза:
— Мы с ней
вчера утром столкнулись. На почте.13 сентября Даша Симонова — Вере Ольшанской
Вчера мы столкнулись на почте. Заскочила на минутку, стою в очереди, и вдруг они входят: она
и обе девочки. У меня ноги отнялись. Три года не виделись, а не успела я приехать — она уже тут. Как будто караулила.Увидела меня сразу, с порога, и сделала движение развернуться, но девочки были тут же, и она сдержалась.
У нее появилось такое выражение, как будто она с разбегу наступила на коровью лепешку. Они пошли к стенду и стали выбирать марки. Я не могла ничего с собой поделать: следила за ними краем глаза, хотя меня всю колотило. Потом она махнула рукой, как будто что-то вдруг вспомнила, и засеменила к выходу. Девочки за ней. Я увидела ее слабую согнутую спину, длинные ноги на высоких каблуках, леопардовый жакетик.
О господи, как же я все это знаю!
Приехала домой: Нины и Юры не было, ушли в бассейн. Слава богу, что он хотя бы перестал огрызаться на меня в ее присутствии! Но она и так видит и понимает гораздо больше, чем нужно.
Вчера вдруг спросила меня:
— Мама, мне иногда кажется, что вы невезучие с папой. Какие-то вы невеселые, правда?
— Ну, нет. Почему? Мы немножко устали.
Она на меня посмотрела с жалостью, как на ребенка:
— Ты если не хочешь, так не признавайся. Пиши тогда лучше романы.