Любовь горца

Лиам моргнул и замолк. Никто еще не говорил с ним таким тоном, очень давно не говорил. Он полагал, что эта маленькая английская барышня – просто робкая мышка. Хотя ее лицо было бледным и бескровным, глаза от возмущения и гнева горели зеленым огнем.

– Мистер Сент-Джеймс обращался со мной более уважительно и по-джентльменски, чем вы за все то время, которое я провела в вашем замке, мой лэрд, и он не распускал руки.

– И как я мог это знать?

Она выглядела такой виноватой, когда он обвинил ее во лжи.

– Я даю вам слово благородной леди.

– Я не верю никакому слову.

Кроме того, разве она – леди? Она просто гувернантка.

– Это не моя вина, – парировала Филомена. – У Шекспира сказано: «Подозрительность преследует тех, чья совесть отягощена виной».

Лиам дернул головой, будто его ударили. В этот момент он не мог смотреть на нее, поэтому не видел в ее глазах такой же огонь, какой сжигал его. Он уже был не в состоянии держать себя в руках. Скрежеща зубами от разрывавших его эмоций, он шагнул вперед, заставляя ее отступать и отступать к стене замка. Его демон требовал загнать ее в угол, чтобы она стала беззащитной, трепетала перед ним. Чтобы она умоляла, пала на колени. Он хотел ее! Хотел, чтобы она лежала под ним. Или на нем, все равно. Мысль о том, что она может быть с другим мужчиной, особенно с тем

, заставляла кровь Маккензи кипеть и требовать подчинения.

Но для такой умной барышни она была недостаточно сообразительна и не боялась его. Это необходимо было немедленно исправить для ее же пользы. В конце концов, это он был чудовищем, демоном. Для всех будет лучше, если она станет держаться от него подальше. Но разве не он сам все время искал ее общества?

Лиам отринул эти мысли и посмотрел на женщину таким взглядом, от которого самые смелые мужчины падали на колени.

– Если вы хотите по-прежнему здесь работать и желаете, чтобы мистер Сент-Джеймс продолжал жить, сохранив обе руки, сделайте так, чтобы эти руки держались от вас подальше. Я не желаю, чтобы вы водили с ним компанию.

– Я и не собиралась, – сказала она.

Ее глаза стали огромными, потому что она почувствовала спиной холодную стену замка, значит, отступать дальше было некуда. Но она по-прежнему высоко поднимала подбородок и откинула плечи так далеко, как позволяла стена позади нее.

– Но независимо от моих намерений, у вас нет права диктовать мне, как и с кем я должна проводить мое свободное время!

Последние путы, сдерживавшие его гнев, лопнули, и он вырвался на поверхность:

– Черт побери! Я здесь лэрд! – Он раскинул руки, чтобы показать свои владения. – И пока вы на меня работаете, вы будете слушать, когда я вам приказываю…

Ее реакция превратила пламень его гнева в кусочки льда. Слова застряли в горле, которое душили раскаяние и жалость. Пламень погас и стал пеплом. Филомена не задрожала, не заплакала, как сделала бы на ее месте любая, если такой, как Лиам, замахнулся бы на нее. Нет, она съежилась.

Цветы упали к ее ногам, так как она, защищаясь, закрыла лицо руками. Филомена прижала подбородок к груди и крепко зажмурила глаза. Она сжалась и приготовилась к тому, что он ее ударит.

И это еще не самое ужасное.

Ее дрожащие ладони, на которых были мелкие капельки крови, открыли Лиаму ужасную правду. Когда эта женщина ему противостояла, она вовсе не была такой бесстрашной, как он думал… Она преодолела свой страх. Сжимая колючие цветы до побеления косточек, Филомена даже не поморщилась, хотя шипы впились в ее нежную кожу. Все то время, пока он угрожал ей, она, не замечая боли, противостояла ему, несмотря на страх.

Все подозрения и ревность, которую он испытывал, не признаваясь себе в этом, растаяли, как растаяло и ее мужество. С глаз Лиама спала красная пелена гнева, и он увидел то, что подтверждало ее рассказ. От нее пахло морем, лесом и поздними лесными травами. Кроме того, от влажного лифа ее платья несло знакомым запахом мокрой псины. Юбки были мокрыми и грязными, но блузка – чистой, а сложная прическа осталась нетронутой. Если у нее произошло что-то с Гэвином Сент-Джеймсом, то вся ее одежда была бы в беспорядке. Ему представился образ этой женщины с распухшими от грубых поцелуев губами, роскошными волосами, рассыпавшимися по плечам. Обнаженное тело, распаленное страстью, которое так хотелось потрогать, почувствовать губами… которое хотелось обожать!

– Боже мой! – прошептал он.

Никогда в своей жизни, в которой ему часто приходилось чувствовать раскаяние, он не осознавал себя таким мерзавцем. Лиам попытался остановиться. Он сказал себе, что нужно повернуться и уйти, оставив выяснение отношений на другой раз. Но почему-то его руки сами потянулись к ней и нежно взяли за запястья, так нежно, как он только умел.

Она почти не сопротивлялась, когда Лиам убрал ее руки и увидел перед собой бледное, несчастное лицо. И напуганные глаза настоящей беженки. Такое же выражение он встречал на лицах несчастных жертв насилия на Ближнем Востоке, в Индии и Африке. В их глазах, кроме отчаяния и изнеможения, читался вопрос: «Ты тоже будешь делать мне больно?».