Любовь и бесчестье

Едва ли у него на уме было вожделение, и Вероника была обрадована этим фактом. И все же не очень-то было приятно, что с ней обращаются так, как если бы она оказалась посылкой, адресованной другому человеку и врученной Монтгомери по ошибке.

Он постучал в дверь в конце коридора и, когда ее открыла старая женщина, протолкнул Веронику вперед.

— Миссис Гардинер, не спускайте глаз с мисс Маклауд. Ясно?

Пожилая женщина кивнула, и серьезное выражение ее лица уступило место удивлению.

Монтгомери повернулся к Веронике, и его лицо казалось таким же замкнутым, как раньше.

— Вы останетесь с моей экономкой. Это единственный выход из чертовской ситуации, в которую попали мы оба. Ясно?

Вероника кивнула.

Не добавив больше ни слова, он повернулся и вышел. Любые вопросы, которые Вероника хотела бы задать, были погребены под грузом смущения, с которым и она, и миссис Гардинер смотрели друг на друга. Ни одна из них не оказалась одета подобающим образом для формального знакомства. Вероника была в монашеском балахоне, а миссис Гардинер в розовой хлопчатобумажной ночной рубашке, украшенной вышивкой и мережкой, смявшейся от того, что она уже легла в ней в постель, и ее волосы украшали десятки папильоток.

— Пожалуйста, входите, мисс Маклауд.

Вероника кивнула и вошла в комнату.

Покои миссис Гардинер были меблированы скромно. Возле окна помещался мягкий и уютный стул, возле которого стояла скамеечка для ног, украшенная вышитой накидкой. Рядом круглый стол с лампой на нем. Напротив, располагалась двуспальная железная кровать с пухлым матрасом. Одеяло было отогнуто: женщина наверняка уже спала, когда явился хозяин и разбудил ее.

Экономка была ненамного старше матери Вероники и обладала густыми каштановыми волосами, мягкими карими глазами и изогнутыми высокими бровями, придававшими ее лицу удивленное выражение. Миссис Гардинер, невысокая и кругленькая, источала теплоту и покой, будто исходившие от нее эмоции представляли собой некое неясное и приятное смешение.

Еще с минуту они внимательно созерцали друг друга, должно быть, не находя слов. Что могла сказать Вероника? Как бы объяснила свое появление и вид?

Миссис Гардинер направилась к кровати и принялась колдовать с простынями.

— Я не могу занять вашу постель, миссис Гардинер, — сказала гостья. — Если не возражаете, я посижу на стуле.

— Всю ночь, мисс?

Столько времени, сколько пробудет пленницей в доме Монтгомери Фэрфакса. Сказать это было бы не вполне справедливо. Точнее, пленницей собственной глупости.

В зеркале Вероника увидела себя радостной, почти счастливой. Там отражалось ее смеющееся лицо. Было ли это иллюзией, вызванной напитком, данным ей в Братстве Меркайи?

Когда наступит утро, она найдет способ вернуться в дом дяди и умолить его простить ее. Если это окажется невозможным, то хотя бы получит свою шкатулку. С ее помощью Вероника сможет раздобыть денег на возвращение в Шотландию.

Итак, у нее появился план, хоть он и оставлял желать лучшего.

Вероника уселась на стул у окна, поблагодарив миссис Гардинер за то, что пожилая дама дала ей теплое покрывало. Подоткнув его под замерзшие ноги, она закрыла глаза и притворилась спящей.

На следующее утро через час после наступления рассвета горничная сообщила хозяину о визитерах. Монтгомери уже был одет и ожидал их. Он спустился вниз в холл, где стоял граф Конли, закутанный в теплый плащ, шляпу и перчатки, в сопровождении двух сыновей, одетых точно так же и с точно таким же выражением на лицах, как у отца, — выражением праведного гнева.

У Монтгомери не было мажордома, но им не было надобности раздеваться. Они не собирались задерживаться надолго.

Будь он проклят, если окажет графу гостеприимство.

И в эту минуту Монтгомери было безразлично, что он нарушает долг гостеприимства, одно из сотен правил строгого британского этикета, который пытался ему преподать его поверенный Эдмунд Керр.

«Ты должен стремиться обуздывать свой характер, Монтгомери». Сколько раз в юности ему говорил это его брат Алисдэр? Слишком часто, чтобы не запомнить разочарование в его тоне.

Граф, по-видимому, понимал, что едва ли их встреча будет сердечной.

— Моя племянница здесь?

— Да, — ответил Монтгомери. — В обществе моей домоправительницы с того момента, как приехала сюда.

— Вы полагаете, сэр, этого достаточно? Вы только усугубили ситуацию.

— А чего вы от меня ожидали? Чтобы я оставил ее мерзнуть у вас на крыльце?

Пожилой гость выпрямился и выпятил грудь, как бойцовский петух.

— Через несколько часов весь Лондон будет знать, что она провела ночь в вашем доме.

— На попечении моей экономки, — возразил хозяин.

— Я понятия не имею о нравах американского общества, сэр, но в Англии наши женщины знают, как себя вести. То, что она проявила прискорбную неразборчивость, требует наказания.

— Какого? Изгнания из вашего дома?

— Отказавшись от этого, я признал бы, что потворствую ее глупости.

— А как насчет семейной поддержки и лояльности? — спросил Монтгомери.

Он старался сдерживаться. Стоял, сложив руки на груди и прислонясь спиной к стене, пристально глядя на всех троих гостей.