Любовь и бесчестье

Если бы он умел читать между строк письма Кэролайн, то нашел бы путь к дому. Кэролайн осталась бы в живых, а он бы вернулся в Гленигл.

Если бы тот ящик с зеркалом не доставили к порогу его дома, он бы не пошел на собрание Братства Меркайи. А жизнь Вероники Маклауд была бы разрушена.

Возможно, она закончила бы ее уличной девкой, эта женщина благородного происхождения, отвергнутая своей семьей.

А вместо этого она стала его женой.

Если бы он не прочел одну необычную статью в газете, никогда не вступил бы в переписку, приведшую его к обучению юриспруденции и таким образом спасшую ему жизнь.

Он стал лордом в стране, которой не знал и которую никогда не считал домом, стал наследником поместья и состояния, столь значительных, что по сравнению с ними Гленигл мог показаться мелким и бедным.

Военные ранения Монтгомери были незначительными: осколок шрапнели попал ему в бедро во время артиллерийского обстрела, да еще на правом колене остался шрам от неудачного падения. Но воспоминания так и не покидали его.

В следующие несколько дней у Монтгомери должно было появиться занятие, на котором он мог сосредоточиться, увлечение, способное возвести мост между прошлым и настоящим. И его воздушные корабли должны были дать ему это.

Пока он стоял, вперив взгляд в главную часть здания, его внимание привлекли приветливые огоньки в жилом крыле. Он знал, что Вероника не спит.

В окне вырисовывался силуэт. Могла она его видеть? Если так, то что думала о странном американце, за которого вышла замуж? Должен ли он был признаться ей, что все еще сердится на обстоятельства, вынудившие его к этому браку? В том, что вовсе не хотел быть ее спасителем и стал им против воли? Что сказала бы Вероника, если бы он признался: она его раздражает, смущает и интригует, а главное, вносит беспокойство в его сознание и душу.

Монтгомери еще ощущал кончиками пальцев и ладонями прикосновение к ее телу, слышал ее тихие стоны, видел в ее глазах потрясение, когда тело испытало всю силу наслаждения.

И Монтгомери нашел острое наслаждение в ее объятиях.

Несколькими минутами позже он вошел в дом, поднялся по лестнице, одолевая сразу по две ступеньки, прошел через ванную в гостиную и открыл дверь, соединяющую его и ее апартаменты.

Вероника все еще стояла, вглядываясь в ночь, и он не мог понять выражения ее лица.

— Я думал, ты уже спишь, — сказал он, направляясь к ней.

Вероника повернулась к нему лицом.

— Я ждала тебя, — сказала она, снова удивив его. — Ты гулял по поместью?

Он кивнул.

Вероника не спросила, что вызывает его беспокойство, только протянула к нему руку, чтобы дотронуться до него. Это было нежное прикосновение жены, сулящее поддержку и утешение. Она и прежде это делала, когда у Монтгомери возникало ощущение, что воспоминания обрушиваются на него.

Глядя ей в глаза, он гадал, что она чувствует в нем. Если бы, конечно, верил в подобные вещи.

Он наклонился и взял ее левую, руку. Тыльная сторона ладони была нежной, а кончики пальцев огрубевшими. Удивленный, он осмотрел ее ладонь, и, когда она согнула пальцы, не позволяя ему увидеть свою руку, он отстранился.

— Почему у тебя шрамы на руке?

Вероника отвела глаза, когда он попытался разогнуть ее пальцы, вырвала их и обхватила себя руками.

— Вероника, — сказал он нежно. — Для меня это не имеет значения. Я просто хотел узнать, как ты поранила себя.

Она бросила на него быстрый взгляд, отвела глаза, но так и не ответила.

Монтгомери положил руки ей на плечи и принялся нежно водить ладонями по ним, растирая их, потом так же нежно привлек ее в объятия. Она, как ему показалось, неохотно вздохнула и положила голову ему на плечо.

К своему удивлению, Монтгомери почувствовал, как сидевший в нем холодный и жесткий стержень понемногу начал оттаивать по прибытии в Донкастер-Холл. Возможно, ему как раз и требовалось единение с другим живым существом, возможность дотронуться до другого человека, почувствовать его тепло.

Ее дыхание защекотало его щеку, и Монтгомери улыбнулся. Он слегка повернул голову и поцеловал ее в лоб. Его ладони легли ей на спину, когда она обвила руками его талию, приковав его к себе. Он закрыл глаза, вдыхая аромат Вероники. Она пахла теплой женской плотью и розами. Утешение и готовность принять, нежные изгибы тела и страсть были самой желанной приманкой.

Монтгомери выпустил ее из объятий, но только на то время, что потребовалось, чтобы расстегнуть пуговицы у нее на манжетах. Вероника не говорила, не задавала ему вопросов. Он принялся медленно расстегивать ее корсаж. Она следила взглядом за его действиями, но продолжала молчать. Монтгомери расстегнул ее корсаж и высвободил его края из-за пояса и занялся ее юбкой.

Вероника стояла совершенно неподвижно и благопристойно, пока он дюйм за дюймом обнажал ее тело. Теперь ее корсаж был расстегнут и приоткрыта частица кожи. Он наклонился поцеловать высвободившееся от одежды местечко над корсажем и почувствовал, как зачастило его сердце.