Любовь и Ненависть

Руссо хорошенько все обдумал, прежде чем нанести ответный удар. Он медлил потому, что «Энциклопедии» и так угрожали закрытием — против великого издания ополчились богословы-католики, иезуиты, аристократы и подкупленные памфлетисты. Все ждали решающего слова короля. Если он присоединит свой голос к хору противников «Энциклопедии», д’Аламбер уйдет в отставку. Дидро будет тайно продолжать работу над оставшимися томами, собирая, возможно, в течение двадцати лет необходимые материалы. Он будет надеяться и ждать разрешения возобновить издание.

Болезнь Руссо не позволяла ему воевать с редакцией «Энциклопедии». Кроме того, ему предстояло съехать из коттеджа в имении д'Эпинэ. Мадам д'Удето умоляла его подождать до наступления весны, теплой погоды, но Руссо уже отправил письмо мадам д'Эпинэ в Женеву. (Она, как это ни странно, уехала туда со своим мужем, месье д'Эпинэ.) «Я понимаю, — писал Жан-Жак, — что мой долг освободить ваш коттедж. Но мой друг призывает меня остаться здесь до весны. Как мне поступить?»

Мадам д'Эпинэ холодно отвечала: «Когда я знаю, в чем состоит мой долг, я его исполняю и при этом не советуюсь с друзьями. Не собираюсь я и Вам подсказывать, должны Вы исполнять свой долг или не должны».

Руссо все понял и тут же начал собирать свои вещи. Один из почитателей Руссо, узнав о его трудностях, предложил свой домик в Монтлуи, возле Монморанси.

Тереза, как всегда, хлопотала возле него, старалась сделать его жизнь более сносной. Руссо плакал, понимая, что она единственный верный друг и он всем ей обязан. Растрогавшись, Руссо вызвал нотариуса и при нем составил свое завещание. Он оставлял после своей смерти все свое имущество этой замечательной, преданной женщине. Немного оправившись от болезни, Жан-Жак сел за свое «Письмо д’Аламберу о театре». Он работал над ним три недели. Руссо адресовал это письмо не Вольтеру. Он тоже научился играть в обходные игры. Вольтер сумел спрятаться за спину д’Аламбера, ну и Руссо тоже не дурак.

«Если Женева станет настаивать на собственном театре, пусть он там будет, но только при условии, что месье де Вольтер согласится заполнить его своим гением и будет жить так же долго, как и его пьесы, то есть вечно!»

Ну чем не завуалированная атака?

Для такого развращенного народа, как парижане, которые постоянно занимаются интригами, азартными играми, пьянками и развратом, театр, конечно, меньшее из зол. Но для таких чистых и непорочных людей, как женевцы, театр может быть рассадником распутства. Только представьте себе Женеву с актерами и актрисами, живущими своей привычной жизнью, с их постоянными заботами о костюмах, развлечениях, званых обедах, любовных интрижках.

В конце концов, что такое актер? Это — человек, не имеющий своего лица. Что вы хотите, к примеру, от женщины, которая с одинаковой легкостью и охотой играет проститутку и девственницу, Мессалину[210] и Жанну д'Арк? Разве она в состоянии оставить свою безнравственность там, на сцене? Разврат — ее второе дыхание. Если она готова продать себя в любой роли на сцене, то что ее удержит от этого в реальной жизни?

Неудивительно, что почти во всех странах, где свободно существовал театр, профессия актрисы считалась постыдной. И Церковь до сегодняшнего дня считает справедливым отказывать ей в захоронении на освященной земле.

Восхваления Руссо в адрес Вольтера и его пьес, конечно, не ввели его в заблуждение ни на минуту. Вся критика в письме была, несомненно, направлена против него, величайшего драматурга. И весь этот яд, вполне естественно, стек с пера Жан-Жака Руссо, этого человека, который только недавно пытался соблазнить любовницу де Сен-Ламбера.

— Ты, вонючая собака Диогена! — взвизгнул Вольтер. — Ты, никудышный драматург, ты, мелкий либреттист! Ты потратил всю свою жизнь на то, чтобы добиться постановки своих презренных жалких пьес, и когда их освистали, ты вырядился в одежды моралиста и осудил искусство, которое отвергло тебя! Вот в чем правда! Признайся же, лицемер! Или же мне достать из архива твое первое письмо? Это послание униженного человека, в котором ты выражал мне благодарность за то, что я позволил тебе написать музыку к одной из моих пьес! Причем одной из худших, — просто у меня не было времени изорвать ее в клочки! И все же как ты был счастлив, когда я бросил тебе эту кость под стол. Первую кость в твоей жалкой жизни!

Ха! Вы только посмотрите на этого отвратительного швейцарского беглеца, который столько лет пользовался гостеприимством Франции. Посмотрите на этого типа, который одобряет варварство некоторых наших священников, отказывающих нашим французским актерам и актрисам в погребении по христианскому обряду!