Каждый день сразу после завтрака он бежал в лес, окунался в волшебный мир природы. Горе Терезе, горе любому, кто осмелился бы сейчас обратиться к нему по пустякам. Он заставлял всех молчать, бросая сердитый взгляд.
Иногда он занимался перепиской нот, работал над различными прожектами. Один, например, касался всеобщего мира, идею которого он почерпнул в бумагах несчастного аббата Сен-Пьера, изгнанного из Французской академии за то, что тот ненавидел войну и из-за своей горячей любви к миру осмелился покритиковать воинственного Людовика XV. Какой безумец! Он построил всю свою философию на двух основополагающих словах — «давать» и «прощать». Но мысли о нем только на время прерывали мечты Жан-Жака.
Даже мадам д'Эпинэ, его благодетельница, и его друг Гримм, когда приезжали в поместье, старались ему не надоедать. Он очень скоро понял, что Гримм умело втирается в доверие к мадам д'Эпинэ и скоро проложит дорожку к ее постели. Так оно и получится: вскоре Гримм действительно завладеет всем ее замком, а Руссо будет довольствоваться только своим коттеджем. Но сейчас это его совсем не волновало.
Только позже он осознает, что гонялся за своими фантазиями, а Гримм подстерегал реальную добычу. Этот шато мог стать его собственностью! Ведь это он, Руссо, познакомил Гримма с мадам д'Эпинэ. А она его, Руссо, хотела видеть своим любовником!
Но разве могла она со своей плоской грудью сравниться с великолепными женскими созданиями, которые толпились в его воображении? «Казалось, все, — писал он в своей «Исповеди», — находилось в заговоре, чтобы лишить меня моих великолепных, глупых грез…»
Его фантазии, требовавшие безумного физического напряжения, из-за избыточного прилива крови отрицательно влияли на некоторые части его тела. Вскоре он даже не мог помочиться. Словно кто-то запирал мочевой пузырь. Почки, словно раскаленный свинец, обжигали поясницу, невыводимые из организма яды постепенно разрушали все жизненно важные системы. Тело его раздувалось, его трясло. В конце концов он слег, и Терезе снова пришлось кипятить зонды. Вновь приходилось выдавливать из себя по капле мочу. Кто при таких недомоганиях мог заклинать эфемерные создания? Больное тело не позволяло разгуляться воображению, острая боль в паху прерывала полеты фантазии. Теперь он постоянно находился в реальном мире, где царит материя, а не мечта, тело, а не душа.
Но из всего следовало, что и душа его — лишь человеческий орган. А это значит, когда умирает тело, умирает все. Само его спасение поставлено на карту! Так уже было много лет назад, он бросал камешки в стволы деревьев и говорил себе: «Если попаду, то непременно спасусь». Как дрожал он тогда от мысли, что промахнется. За оплошность придется заплатить дорогой ценой — жизнью. И теперь она висела на волоске, а он упрямо цеплялся за свои сны… Во время этой изматывающей борьбы между душой и телом настигла его поэма Вольтера. Что могло быть более некстати! Руссо не мог сдержать стона, читая ее: «Кто я такой? Где нахожусь? Откуда пришел и куда иду?» Он чуть не расплакался, дойдя до описания Вольтером людей, «этих мучимых атомов, живущих на шарике, покрытом грязью и заброшенном в пространстве». Он знал только одно — им обоим предстоит умереть.
— Вольтер! Вольтер! — кричал он. — Что тебе надо от меня? Неужели тебе мало, что ты украл у меня Женеву? Неужели хочешь лишить единственного утешения человека — надежды на выживание?
Но вдруг он осознал: если он так страдает, читая поэму, то каково пришлось автору, когда он сочинял это? И его переполнила жалость к несчастному бедняге Вольтеру. Выходит, несмотря на его бедность, болезни, отсутствие вольтеровской славы, он все-таки счастливее этого великого француза. Из них двоих счастливее он?!!
Да, это так! Поэтому он обязан помочь Вольтеру. Ему когда-то помогали сочинения Вольтера. Может, наступила его очередь помочь Вольтеру подняться, отряхнуть пыль с колен? Обнять его, поговорить с ним. Почему бы ему не поговорить с Вольтером? Поговорить по душам. Два философа, сидящих у камина. Вольтер нюхает табак и пьет кофе. Руссо — вино. И они разговаривают. Ученик Руссо со всем уважением покажет учителю, где тот ошибается. А Вольтер выскажет свою благодарность…