Любовь и ненависть

Это было наше второе посещение квартиры Шустовых. Правда, Василий Алексеевич у нас бывал за это время раза три-четыре. И Алексей Макарыч был у нас на новоселье. Все в их доме оставалось по-прежнему, как и тогда, в наш первый приезд в Москву. Только над письменным столом в узенькой бронзовой рамке появилась большая фотография — я, Андрей и Василий, — сделанная в тот памятный вечер Аристархом Ларионовым. Встретил нас Алексей Макарыч, все такой же неугомонный, нестареющий, с томиком Пушкина в руке. Сказал, что Василий на минутку вышел, — конечно, в магазин, как мы догадались. Поймав мой любопытствующий взгляд на томике Пушкина, Алексей Макарыч энергично развел руками и пояснил, как всегда, громко:

— Поэзией занялся. Пришлось на старости лет. Целая история. На днях по поручению райкома проводил беседу в заводском общежитии с молодежью. Рассказывал я им о войне, о подвиге, о гражданском долге, о чести. Разговор получился живой, непринужденный. Спорили горячо, от сердца. О стихах ребята заговорили. Что-то вроде экзамена мне: мол, кого из современных поэтов я люблю и кого не принимаю. Я думаю, хорошо, хоть, может, и не спец в литературе, но, коль интересуются моими, так сказать, симпатиями и антипатиями, надо отвечать. Люблю, говорю, Кондратия Рылеева, Михаила Лермонтова, Некрасова. По залу шумок — и сразу вопрос: "Нет, а из современных?" — "Вот их, этих самых. Потому что они для меня самые что ни на есть современные". В зале смех. И вдруг поднимается девчонка, белокурая такая, щупленькая, и говорит, обращаясь к своим же: "А вы чего смеетесь? Что тут смешного? Мои любимые поэты тоже Лермонтов, Блок, Есенин и Исаковский. Я понимаю, что это банально, что меня можно назвать отсталой, с дурным вкусом и все такое. Ну и пусть. Почему я должна стыдиться того, что мне по душе?" Вы понимаете, друзья мои, так и сказала: «стыдиться». Значит, кто-то стыдит тех молодых людей, которым по душе Пушкин и Некрасов, Вот в чем трагедия! Словом, разгорелся настоящий диспут, начали читать стихи. Разные: сверхмодносовременные и традиционные. Такое, замечу вам, читали, что хоть святых выноси, как говорили раньше. Ну просто порнография. И это опубликовано, издано и расхвалено критикой. Вот в чем вопрос. А один молодой человек, чтобы развить во мне вкус к современной поэзии, подарил мне книжонку стихов самого супермодного молодого поэта. Вот послушайте его стихи:

Я голый!Голос набатом, как знамя!Я пламя

И плазма.Мы с вами, вы с нами —За нас!Иначе — войнаНасмерть.Мы море, вобравшее слезы истории,

И совесть земли.Вы —Ночью в младенцево темя,Не знавшие трепета телаНесовершеннолетней,

Потерявший честь…

И тому подобный вздор. Пишут, печатают, издают и хвалят. Сложно, мол, потому что талантливо. А то вот недавно прочитал в газете статейку: автор предлагает в школе по литературе русскую классику не изучать. Начинать изучение литературы от Бабеля. А о Льве Толстом герой статьи так говорит: "Этот проклятый Львишка, сколько ж он написал! А мне все это читать надо". Это о Льве Толстом так стали писать. Куда ж дальше-то ехать? "Проклятый Львишка…" Да кто говорит? Положительный, так сказать, идеальный герой, молодой человек, будущее страны! И где? В писательской газете. Мы очень забывчивый народ и за эту свою забывчивость дорого платим. Вот когда я в общежитии о своих любимых поэтах ребятам говорил, я ведь не спроста назвал Рылеева, я им стихотворение «Гражданин» прочитал:

Я ль буду в роковое времяПозорить гражданина санИ подражать тебе, изнеженное племяПереродившихся славян!

Вот как писали! Это настоящий поэт-гражданин!

— Выходит, и тогда были переродившиеся? — заметил Андрей.

— А как же! — подхватил Алексей Макарыч и, словно обрадовавшись, вспомнил: — Вот я тут перед вашим приходом Пушкина читал. Вы послушайте, что он пишет, это к вопросу о переродившихся: "Простительно выходцу не любить ни русских, ни России, ни истории ее, ни славы ее. Но не похвально ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцов".

— Насколько я понимаю, здесь речь идет не о «переродившихся», — заметила я, и Алексей Макарыч торопливо согласился, листая страницы томика:

— Да, да, это не то. Скорее, это к вопросу о "проклятом Львишке". Вот, нашел, слушайте: "Москва доныне центр нашего просвещения: в Москве родились и воспитывались по большей части писатели коренные русские, не выходцы, не переметчики, для коих все равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить все русское — были бы только сыты".