Любовь и ненависть

— Ну не будь такой жестокой, Ирина… Разреши мне звонить тебе… на работу, — уже умолял он.

— Нет. Прошу тебя и заверяю — все будет бесполезно. Говорить нам не о чем. Прошлое я выбросила из памяти и сердца. У меня есть настоящее, которым я довольна, и есть вера в будущее.

— Вот о нем, о будущем, мы и поговорим.

— Нет! — уже с беспощадной непреклонностью сказала я и встала, пожелав ему и растерявшемуся Ларионову всего хорошего.

Уже на улице Василий сказал:

— Насколько я понял, это свидание с бывшим супругом организовал Аристарх и без твоего на то согласия.

— Твой Аристарх — негодяй, — с холодной злобой проговорила я и, взяв Василия под руку, добавила: — И больше об этом не будем. Ни единого слова. Ничего не было — ни концерта, ни банкета. Хорошо?

— Согласен. Я сегодня добрый, послушный, со всем согласный. Один из тех, из которых веревки вьют.

Я прыснула со смеху, как девчонка.

— Ты что? — удивленно спросил он.

— Вспомнила, как ты разговаривал с Маратом: ничего себе веревка.

— Ни единого слова. Ничего не было, — напомнил он, повторяя мои слова. И вдруг остановился на углу площади Маяковского и улицы Горького у входа в метро. Посмотрел на часы, вдохнул глубоко воздух, проговорил: — Весенние запахи. А может, пешочком пройдем до Белорусского?

— И дальше. До «Динамо». А там я одна поеду — ты не провожай.

Мы пошли по улице Горького, уже давно начисто освободившейся от снега. В воздухе бродил хмельной апрель. Точно угадывая мои мысли, Василий произнес с тихой грустью:

— Идет коварная мучительница моя — весна. Я боюсь ее, понимаешь, Ирина, боюсь весны. Она нагоняет на меня такую разъедающую душу тоску, от которой не знаешь, куда деваться. Ну просто… жить не хочется.

Странное признание, и я сказала без лишних слов:

— Жениться тебе нужно.

— Зачем? — спросил он, замедляя шаг, будто раздумывая над моими словами.

— Чтоб не бояться весны… И хотеть жить. Всегда и особенно весной, когда возобновляется жизнь природы.

— Природа живет вечно. И зимой — тоже. Только формы меняет, — начал он, должно быть, чтобы увести разговор. Но я заупрямилась:

— Ты не уходи от темы. Скажи, почему не женишься?

— Ты задала сложный вопрос. Сегодня мне не хочется на него отвечать.

— Ответ деликатного свойства? — довольно прозрачно намекнула я, не боясь задеть его мужское самолюбие.

Он весело рассмеялся, потом ответил с простодушием:

— Совсем не то, что ты думаешь. Причина чисто нравственная, что ли, и сугубо личная. Предрассудок. Я еще не встречал женщины, в которую мог бы поверить. Навсегда… Нет, я объясню как-нибудь в другой раз. Сегодня нет настроения. Вернее, не хочется портить хороший вечер.

— А Дина? — не утерпела все же я.

— Что Дина?

— У тебя с ней…

И снова беспечный мальчишеский смешок. Но он оборвал его как-то сразу, вдруг, проговорив лениво:

— Ты, наверно, слышала сплетню о наших с ней связях. Даже анонимка была в горкоме о романе врача Шустова и старшей сестры Шахмагоновой. Глупая выдумка. Хотя я мог бы ею увлечься. Дина умеет очаровывать. А потом понял, что и она ничем не отличается от тысяч таких же… Вовремя остановился. Победил в себе минутную слабость. В этом есть что-то приятное — побеждать самого себя. Ты не находишь?

Я не знала, что отвечать. И вообще, мне хотелось говорить о чем-то другом. Но не словами. Как обидно, что люди не могут обмениваться друг с другом мыслями и чувствами, которые не способны выразить слова. Он опять стал задумчиво-грустным и сосредоточенно молчал. Я попыталась догадаться о причине:

— Ты думаешь о Семенове?