Любовь и ненависть

Теперь уже она слушала меня внимательно, не пытаясь прервать. Очевидно, убеждения ее были поколеблены. Спросила:

— Почему ж вы сразу не обратились в милицию?

— Я заявил сотруднику уголовного розыска капитану Ясеневу.

— Почему именно ему, а не в отделение милиции? — недоверчиво переспросила она. — Он, кажется, муж вашей подчиненной?

— А разве это имеет какое-то значение?

— Я думаю, товарищ Шустов, не очень прилично ходить по ресторанам и концертам со своими подчиненными. Тем более что Ясенева замужем.

— Ирина Ясенева — мой давнишний друг и жена моего друга. Это к вашему сведению. А теперь позвольте вас спросить: вы всегда так плохо думаете о людях? Не помню, кто из великих сказал, что люди с дурными наклонностями дурно думают о других. — На дерзость я всегда отвечал дерзостью. Она вспыхнула, даже, кажется, смутилась, не сразу нашлась, а я, уже не в силах владеть собой, продолжал в запальчивости: — Честный человек меньше всего склонен подозревать других в бесчестии. Честный беспечен и доверчив. Жулик подозрителен, лицемерен… Когда же мы наконец научимся доверять людям? — неожиданно закончил я, а Лапина, быстро придя в себя, сказала как бы между прочим:

— Нам бы не хотелось разбирать еще и донжуанские похождения коммуниста Шустова. И если я вам об этом сказала, то только потому, что райком имеет сигналы. Но мы отвлеклись от главного, зачем я вас пригласила.

— Я вижу, тут целый комплекс обвинений, — вставил я, но она пропустила мое замечание мимо ушей, продолжала категорично, с сухой официальностью:

— Я попрошу вас написать объяснение по поводу утери партбилета.

На этом закончился неприятный для нас обоих разговор. Я написал объяснение там же в райкоме и передал его Лапиной молча, без слов. Молчала и она, но, прощаясь, подала мне руку и пожала крепко, по-мужски. Говорят, это хороший симптом, но меня он нисколько не успокоил. Я находился в состоянии крайнего потрясения и решил сейчас же поговорить с первым секретарем райкома. Секретарша, уже знакомая мне девушка, сказала, что товарищ Армянов занят, что у него там народ, и посоветовала мне позвонить ему по телефону и условиться о встрече. Меня это не устраивало: я хотел встретиться с ним сегодня, сейчас. Я вспомнил его слова: "У вас много врагов… Очень серьезных". И был убежден, что «фокус» с партбилетом — работа моих врагов, чудовищная провокация. Я был очень взволнован и просил девушку доложить товарищу Армянову обо мне. Это была добрая девушка, образец технического секретаря. По моему виду она догадалась, что произошло нечто серьезное. Она взяла листок бумажки и написала: "С. С.! Врач Шустов Василий Алексеевич сидит в приемной. Просит принять по неотложному делу". Потом скрылась за дверью с табличкой: "Товарищ Армянов С. С." Вышла веселая, сказала улыбаясь:

— Семен Семенович вас примет. Ждите. Там у него два товарища, но они, кажется, уже заканчивают разговор. Посидите, посмотрите газеты.

Мне не сиделось. Я ходил по комнате, стараясь собраться с мыслями. Как мог мой партбилет оказаться в ресторане и именно за моим столиком? Вот главный вопрос, на который я искал ответ. И на одну минуту попробовал стать на точку зрения Лапиной: а что, если я действительно, когда доставал бумажник, чтоб расплатиться с официанткой, случайно обронил партбилет? Нет, это исключено: партбилет лежал в другом кармане. И потом, эти трое неизвестных взяли именно партбилет и не тронули бумажника, хотя я отлично помню, как рука налетчика обшарила оба кармана.

Размашистыми мужскими шагами в приемную вошла Лапина и, не взглянув на меня, скрылась за дверью кабинета первого секретаря: очевидно, товарищ Армянов пригласил ее в связи с моим делом. Через минуту из кабинета вышли двое, и вскоре затем меня пригласили к товарищу Армянову. Семен Семенович был чем-то огорчен и расстроен, но поздоровался со мной любезно, предложил сесть и попросил рассказать все, что случилось со мной в тот вечер. Слушал внимательно, изредка бросая на Лапину многозначительные взгляды, в которых, как я заметил, скрывался легкий упрек. Закончил свой рассказ я твердым убеждением, что это была заранее продуманная провокация и ее организаторы точно знали, когда у меня с собой будет партбилет.

Армянов перебил меня неожиданным откровенным вопросом:

— Если ваше предположение о преднамеренной провокации справедливо, то невольно напрашивается вполне логичный вопрос: а в ресторане в этот вечер вы оказались тоже неслучайно?

Я был поражен: до сего времени такая мысль мне и в голову не приходила. Дина?.. Нет, этого не может быть. Это было бы слишком. Я не нахожу слов, чтобы ответить на круто поставленный вопрос, как снова слышу:

— Менаду прочим, вы не поинтересовались, на самом ли деле у Шахмагоновой был тогда день рождения? Это очень важно. Нужно во всем тщательно разобраться.