Любовь и ненависть

— Что ж, служба есть служба, — сказала она как-то совсем просто, без сожаления. — Мне это хорошо знакомо и понятно. Отец тоже часто вот так подводил нас. Бывало, ждем его в воскресенье, билеты возьмем с мамой в кино, а он позвонит: не могу — служба. — И потом без всякого перехода: — А вы что собираетесь сегодня делать? Какие у вас планы?

Я пожал плечами:

— Да, собственно, никаких планов нет. Просто так вышел в город.

— Вот и отлично, — весело и обрадованно подхватила Ирина. — Мы с вами погуляем. День какой чудный!

Мы направились к набережной, постояли у еще не нагретого солнцем гранита, а потом пошли вдоль берега, в сторону Зимнего дворца. В руках у меня была книга Соболева "Зеленый луч". Она взяла ее у меня, ни слова не говоря, взглянула мельком и поинтересовалась:

— Вы, наверное, много читаете? Даже в увольнении.

— Эту я раньше читал. А сейчас увидел в киоске новое издание и вот купил. Пусть будет своя.

Это ей понравилось. Она сообщила, что тоже любит приобретать любимые книги и что, между прочим, своей настольной считает "Очарованную душу" Роллана.

— У вас есть… девушка? Знакомая? — неожиданно спросила Ирина.

— Нет, — ответил я сразу, застигнутый врасплох ее вопросом.

А она продолжала даже как будто с настойчивостью:

— И никогда не было?

— Нет, почему же, в школе были. Но только так, просто знакомые.

— Почему? Вы нелюдим?

— Не знаю. Я, наверное, еще не нашел ту, которая ищет меня.

— Не встречали девушку, которая вам нравится?

Ее искренний, дружеский тон, естественность и простота располагали к откровенности, внушали доверие, с ней было легко говорить, и я ответил напрямую:

— Встречал. Только я ей не нравился.

— Почему вы так думаете? А может, нравились, — заметила она, и, как мне показалось, с хитринкой.

Ну и пусть. Я и в самом деле имел в виду Ирину и даже хотел, чтобы она догадалась. Потому и ответил:

— У нее есть жених.

И наверно, лицо мое и смущенные глаза выдали меня. Она решила вовремя прекратить этот скользкий разговор, закончила его ничего не значащей фразой:

— Ах вот оно что. — И тут же предложил: — Хотите, я вас познакомлю со своей подругой?

— Попробуйте, — ответил я без особого энтузиазма.

У Зимного дворца Ирина спросила меня, люблю ли я Эрмитаж.

— Конечно. Только Русский музей мне больше нравится, — ответил я, думая о другом.

А она весело и даже с радостью поддержала меня:

— Представьте, и мне тоже. А Марат, наоборот, Эрмитаж больше любит.

Мне это было известно со слов самого Марата. Но Ирина сообщила улыбаясь:

— В Эрмитаже ему нравится скульптура второго этажа, потом канделябры, люстры, вазы и другая дворцовая утварь. Странный вкус, правда? — В словах ее не было осуждения.

— Просто у нас разные вкусы, — резюмировал я. — Марату нравится оперетка, балет. А мне больше — драма.

— Вы не любите музыку? — Ирина подняла на меня свои большие небесно-синие глаза.

— Нет, почему, музыку я люблю, только не всякую.

Ни в Эрмитаж, ни в Русский музей мы не пошли.

Было бы непростительно в этот весенний день находиться в помещении. Мы направились к Летнему саду. И всё говорили, говорили, прямо и откровенно, как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Между нами не было ни тени равнодушия или натянутости. Ее глаза то искрились, то становились задумчивыми, то выражали удивление. И о чем бы ни говорили, разговор непременно касался Марата. Она что-то взвешивала, анализировала, запоминала. Я догадывался: Ирина хочет лучше знать Марата, и я боялся быть причиной каких-либо недоразумений между ними. Мне даже казалось, что она читает мои мысли. Я только было подумал: "Не сказать бы чего-нибудь лишнего, Марат ведь мой друг", а она уже рассуждает вслух:

— Вы с Маратом друзья. Даже странно — вы такие разные. И вы никогда не ссорились?

— Никогда.

— И даже не спорили?

— Спорили. Только каждый при своем оставался.

Мы ходили по Летнему саду, рассматривали скульптуры, сидели на скамейке. И все говорили. Она просила меня рассказать о детстве, а я не знал, что говорить.

— Ничего интересного в моем детстве не было.

— А все-таки что сильнее всего запомнилось из детства? — допрашивала Ирина.

— Лучше всего помнится весна и лето, — начал я не очень охотно. — Ледоход на Десне, скворец на черемухе заливисто свистит. Это весна. А потом золотые, как брызги солнца, одуванчики на лугу и первая ласточка в синем небе, — значит, начинается лето. И еще запомнились окопы за селом и партизанские землянки в лесу. Мы там находили патроны, пулеметные ленты и каски. И еще — подбитый фашистский танк у дороги.

Я не в силах был больше говорить: что-то тяжкое вдруг нахлынуло на меня, перехватило дыхание. Я вспомнил своего отца, казненного фашистами.

Ирина интуитивно почувствовала мое состояние, поспешила увести разговор в сторону, сказала задумчиво и с сожалением:

— Вы сильный, Андрюша. А вот я не смогла бы, как Зоя Космодемьянская, если б пришлось. Впрочем, не знаю… Я иногда в мыслях пробовала представить себя на ее месте и посмотреть, как бы я вела себя. Это важно — нашлись бы во мне силы или нет?