Любовь и ненависть

Вопрос был правомерен: никто из курсантов не знал, что отец Валерки — секретарь горкома партии. Да и я узнал об этом совершенно случайно от начальника курса дня два назад. Но я все-таки ответил Валерке:

— Это к разговору об отцах.

Я не хотел его обидеть, но он, кажется, обиделся, потому что сказал:

— "Сынки" — это не просто дети высокопоставленных отцов. «Сынки» — это дети состоятельных плюс плохих родителей, именно плохих, имеющих дурную привычку забывать поговорку: "Из грязи да в князи", забывать, где и когда они родились, в какое время, в какой стране и в каком обществе живут.

Широко размахивая руками, вбежал Марат, с ходу сообщил:

— Сейчас на Невском двух матросов, нашего курсанта и армейского сержанта задержал за неотдание чести. Матросам и курсанту сделал внушение, а сержанта сдал подвернувшемуся патрулю.

— Браво, Марат. Ты проявляешь первые признаки командирского характера, — с иронией заметил Валерий.

И Марат это отлично понял. Он скривил тонкие губы, приподнял узкие брови и нехотя отозвался:

— Я просто выполнил устав.

— Что это ты вдруг об уставе вспомнил? — подначил Валерий.

Ох, уж этот Панков, привяжется, точно комар, и никак не отмахнешься. Лучше не замечать его: пожужжит и перестанет.

Я спросил Марата о Спартаке.

— Да, неприятная история, — ответил он с легким сочувствием. — Жалко парня. Не мог уж потерпеть несколько дней.

— А ты думаешь, не наскандаль он сегодня — все сошло бы?

— Ну, все-таки офицер… — ответил Марат, не договаривая фразы.

— Тем более, — вставил Валерий уходя.

— Ну, словом, черт с ним, не нам болеть за его судьбу. Есть папаша, мамаша, наконец, начальство — пусть разбираются, — сказал Марат с небрежной и веселой улыбкой. — А мы сегодня веселиться будем. Эх, Андрюша, день какой! А ты киснешь в казарме и даже не подозреваешь, что Ирушка сегодня на вечер придет не одна.

— А с кем же? С Зоей, конечно, — равнодушно ответил я.

— И ты не рад?

Марат сел на свою койку напротив меня. Глаза у него были счастливые. Они блестели, и мне не хотелось его огорчать, но притворяться я тоже не мог, поэтому ответил коротко, но тем тоном, в котором рядом с отказом стояла искренняя признательность за «заботу» обо мне:

— Нет, Марат.

— Очень жаль. Чудесная девушка и от тебя без ума.

— Без ума она может быть. Но я в этом, уверяю тебя, ни капельки не повинен.

На вечере Ирочка Пряхина затмила всех девушек. Я мысленно назвал ее королевой бала. Белое платье, схваченное голубым поясом, придавало ее тонкому стану удивительную стройность, гибкость и какую-то чарующую легкость. Приподнятый воротник своими строгими линиями очерчивал ее красивую шею. Она танцевала с Маратом, облаченным в черную новенькую тужурку, сверкавшую золотом погон. Этот контраст белого и черного создавал особую прелесть. Они постоянно находились под обстрелом многих десятков глаз. Я любовался ею, как любовался морем в день первого знакомства, и мне казалось, что здесь на вечере, да впрочем, только ли на вечере — во всем Ленинграде, а может, и в целом мире, — нет девушки интереснее и милее Ирины Пряхиной. Хотя за мир не ручаюсь, а Ленинград-то я как-никак знаю.

Я танцевал с Зоей. Она расспрашивала, куда я поеду служить. Сказал — не знаю: о своем рапорте с просьбой направить меня на Северный флот умолчал. Зачем ей об этом знать?

— У вас усталый вид, — заботливо сказала мне Зоя и предложила посидеть, Мы ушли в фойе, сели на диван в укромном местечке. Мне это относительное уединение не нравилось: я не знал, о чем буду говорить. Выручили Ира и Марат. Они появились неожиданно, я уступил Ирине место, а она, сверкая счастливой улыбкой, вдруг оповестила бойко и торжественно:

— Внимание, сейчас будут вручены подарки.

Она открыла сумочку, достала конверт, и мы увидели фотографии, те самые, что были сделаны пять лет назад на даче. Я не ожидал такого сюрприза и был, естественно, обрадован. Мы тут же достали авторучки и, сделав надпись на обороте, обменялись карточками.

Марату я написал: "Море любит сильных, смелых и честных. Будь достоин этой любви". Тогда мне казалось, что в этих простых словах кроется другой, тайный смысл. А может, мне в тот вечер просто хотелось говорить о любви и само слово «любовь» доставляло особенное наслаждение. Ирине я написал: "Дорогой доктор! Человек — это самое великое создание природы. Любите человека, оберегайте его".

Не знаю, что ей Марат написал. Мне же он написал не так, как хотелось, до обидного легкомысленно, словами популярной песенки: "На память о службе морской, о дружбе большой". И размашисто расписался.

Зато Ирина написала по-своему кратко, просто и тепло: "Милый Андрюша, будь счастлив!"

Не всякий умеет желать человеку счастья так искренне.

Марат с Ирой вскоре ушли, а мы с Зоей остались сидеть на диване. Она спросила, почему я такой невеселый. Я пробовал возражать.

— Но я же вижу! — убеждала она.

— Это вам кажется. Вы не знаете меня, — не сдавался я.

— Да, верно, я вас не знаю, — скромно согласилась она и, состроив мечтательно-печальные глазки, сообщила: — А Марат сделал Ирушке предложение.

Меня точно по голове чем-то тяжелым и мягким оглушили.