Любовь и ненависть

Соня действительно говорила Игорю Иванову, что убьет двух негодяев, изуродовавших ее жизнь. Она имела в виду Марата и Наума. Но у нее не было никакого плана на этот счет, и она не знала, как исполнит свой замысел. Видно, решение это еще не созрело окончательно в ее затуманенной, взбаламученной и плохо соображавшей голове. Марата она хотела видеть, чтобы швырнуть ему в лицо те гневные, обличительные слова, которые она высказала Науму. Полная дерзкой решимости, она вошла в дом Гольцера. Быстро, не задерживаясь, широкими шагами миновала террасу, заглянула в гостиную и кабинет. Остановилась разъяренная, почуяв обман:

— Где он?! — И опять эти безумные глаза впились в холеной лицо Гольцера.

— Там. — Наум заговорщически кивнул наверх, в спальню, и первым стал неторопливо подниматься по лестнице, загораживая ей путь, не пропуская ее впереди себя. Сказал вполголоса: — Я должен его предупредить.

Она вошла в спальню следом за ним. И захохотала все тем же пугающим хохотом, визгливо выкрикивая:

— Лжец! Лжец!.. Я знала — ты лжец!

Вдруг зарыдала и опустилась на широченную квадратную кровать, застланную голубым покрывалом, уткнулась лицом в подушку. Наум воспылал желанием: зверь и скот в нем жили рядом. Опустился на постель и, засопев по-бычьи, дотронулся руками до ее вздрагивающих худеньких плеч. Она, точно пронзенная электрическим током, резко, сжатой пружиной метнулась к стенке, потом разжалась и сильно толкнула его ногами в грудь, закричав истерично:

— Не смей меня трогать! Не прикасайся ко мне!..

Тогда он схватил лежащее в тумбочке возле постели уже однажды испытанное им оружие — острое длинное шило — и вонзил его ей в грудь. Она не вскрикнула — удар пришелся прямо в сердце, смерть наступила мгновенно.

Соня лежала бледная, с растрепанными волосами и смотрела на него застывшими в ужасе безумными глазами. Он невольно запомнил эти глаза — такое запоминается помимо желания.

А потом… Потом началось самое страшное, отвратительное и мерзкое до такой степени, что даже самому Науму Гольцеру, садисту-выродку, не хотелось об этом вспоминать…

Потеряв сон, он, как медведь-шатун, метался по камере, направляя свой изворотливый ум на одно: как выйти из этой истории сухим, избежать возмездия? Один из самых надежных вариантов — уехать за границу и там остаться — отпадал. Нужно было хорошо продумать, как вести себя на допросе. Отпираться, пожалуй, бессмысленно: в руках уголовного розыска есть факты, от которых не отмахнешься и не увильнешь в сторону. Кровь на ковре и на кровати… Откуда они знают о наркотике, который он дал Соне?.. А Дина, подлая тварь, предала! Ну погоди ж… Он ведь тоже кое-что может выболтать: как подписывала рецепты фамилией Шустова, чтобы попутно скомпрометировать этого сумасбродного врача, как навела его на засаду в темном дворе и он лишился партбилета. Нет-нет. Этого он не скажет. Нужно оборвать нить. И постараться выжить, уцелеть. А там — амнистия, ходатайство друзей. Главное — уцелеть.

В одиннадцать часов его доставили в знакомый кабинет полковника на допрос. "Наконец-то!" — вздохнул он, но это не был вздох облегчения — просто кончилось неизвестное и начиналось главное, основное. Как вести себя — он еще не решил окончательно.

В кабинете снова все те же трое. И сидят на тех же местах. Только возле приставного столика нет того стула, на котором в прошлый раз сидел он, Наум Гольцер, — теперь этот стул стоят посредине кабинета. Суровы лица его противников. В их глазах он читает презрение к себе. Ясно — у них достаточно улик, доказывающих, что Соню Суровцеву убил он. Надо признаваться сразу. Да, убил. Убил в процессе самообороны, защищая свою жизнь. Она, обезумевшая, потерявшая рассудок, хотела убить его. Она пришла к нему с бритвой, заранее задумав это убийство. Он был потрясен, увидав у своего горла лезвие опасной бритвы, он успел вовремя схватить ее за руку и обезоружить. Дальше он не помнит, как все произошло. Он ударил ее подвернувшимся под руку шилом. Он совсем не хотел ее убивать и был ошеломлен, увидав ее мертвой. Он испугался и из страха, в состоянии крайнего нервного потрясения, начал заметать следы: расчленил труп, на машине отвез в Москву и разбросал в разных районах города. В состоянии крайнего нервного потрясения — это главное. В этом нужно убедить и следствие и суд. И тогда жизнь его спасена. Кажется, все продумал, приготовился отвечать на вопросы.

Полковник нажал кнопку звонка, вошла секретарша.

— Врач здесь? — Секретарша кивнула. — Пусть войдет.

"Врач? Это зачем еще?" — тревожно подумал Гольцер, глядя с беспокойным любопытством на высокого человека в белом халате с чемоданчиком в руке. Врач не спеша раскрыл свой чемоданчик, лязгнул инструментами, подошел к Гольцеру и смоченной в спирту ваткой вытер его палец. Безымянный. Обычная процедура, когда берут кровь на анализ. Но почему так побледнел Наум Гольцер? Почему закружилась голова и вдруг ощутилась слабость во всем теле и в пальцах появилась нервная дрожь?

— У вашей матери какая была кровь?