Любовь и ненависть

— По правде говоря, страх — штука вполне естественная, — говорил Юрий Струнов. — Я в своей жизни по-серьезному испугался только один раз, и то, как вспомню, — и смех и грех. И кого? Козы окаянной испугался. И чуть было не утонул в луже. Так сказать, с водой познакомился. Сам я, как вы знаете, городской, рабочий, а дедушка мой в деревне живет, в колхозе. Я к нему каждое лето ездил и колхозникам помогал как умел. Случилась со мной эта история летом, в самый разгар уборки. На селе, можно сказать, аврал — по два, по три часа спать приходилось, не больше. Встаешь до света и ложишься впотьмах. Я подростком был, лет, наверно, двенадцати. Однажды в обеденный перерыв уснул У ручья под кустом. Ручей по оврагу протекал. Я, значит, внизу прикорнул, а наверху коза паслась на привязи. Подошла она к самому краю и начала обгладывать кустарник. Стала на задние ноги, потянулась к веткам, не рассчитала и сорвалась вниз прямо на меня. И вот тут мне какой-то кошмар померещился, будто через меня грузовик переехал. Аж холодным потом прошибло. Проснулся, сообразил, что лежу на спине, и чувствую, как уже наяву что-то давит мне на живот, а над головой что-то шевелится, чавкает и хрустит. Все никак понять не могу, где я и что со мной, а глаза открывать не решаюсь, выжидаю, думаю, пройдет, исчезнет. Притаился, съежился, дыхнуть боюсь, а мысль работает суматошно, мечется, как мышонок в ловушке. Приоткрыл я легонько глаза: вместо голубого неба вижу что-то волосатое и вымя с двумя сосками прямо перед носом болтается. Зажмурился я, потом снова открыл глаза. Нет, не проходит. Эх, думаю, будь что будет, да как рванусь в сторону. Раз пять кубарем перевернулся, шлепнулся в воду да как заору во всю глотку, от испуга, значит, будто меня в океан-море бросили. Чуть было не захлебнулся. К счастью, руками дно нащупал, открыл глаза и вижу перед собой картину: жаркий полдень, солнцепек, небо белесо-синее, без единого облачка, я лежу в мутном ручье, который в такую пору воробьи вброд переходят. В сторонке на гору карабкается перепуганная коза, а немного правее стоят деревенские девчата и надрываются от смеха. Дескать, какие фокусы москвич откалывает. Вот сраму-то было!

Доверчивая откровенность и наивное добродушие, с которым все это рассказывал Струнов, по-настоящему веселили моряков. Я представил себе детские глаза Струнова, его круглое лицо и почему-то подумал: а вот Богдан Козачина не рассказал бы о себе такого, побоялся бы унизить себя в глазах товарищей.

И как раз в это время Богдан бойко заговорил:

— Это что! Вот со мной случай был…

Я понимал, что Козачине хочется во что бы то ни стало перещеголять Струнова, которого он недолюбливал. Юрий Струнов — полный мешковатый парень — был отличником учебы, классным специалистом — есть такое звание на флоте — и комсомольским активистом. Бесхитростный, прямой и откровенный, он не раз говорил Козачине такие слова, от которых у того рот кривило. У них были сходные специальности: Козачина — радиометрист, Струнов — акустик, короче говоря — первый был глаза корабля, а второй — уши. Юрий Струнов все делал от души, с неизменным огоньком. Богдан Козачина ходил по кораблю с кислой миной. Служил он по принципу — лишь бы день до вечера. Струнова матросы любили. На Козачину смотрели с настороженным любопытством, ожидая от него чего-то недозволенного и необычного. Богдан был неглуп, понимал это и оригинальничал. Рассказы его слушали не без интереса, шутки и остроты сносили. Так было и теперь.

— Постреливал я за одной дивчиной из соседнего хутора в трех километрах от нашего села, — продолжал Богдан Козачина, делая многозначительные паузы. Голос у него низкий, раскатистый. — На свидания ходил, как на подъем флага — минута в минуту, при любой погоде. Однажды неожиданно заненастило. Весь день лил дождь. Никакого просвета. А у меня свидание с Лидочкой в восемь вечера. Накинул я на себя плащишко и подался. Только не дорогой в обход, а напрямик, через кладбище. Так раза в полтора короче. Иду, а уже темнеть стало. Кладбища и покойников я не боюсь, считаю, что это глупые предрассудки. Ну вот, значит, иду, И совсем было позабыл, что как раз вчера в нашем селе старуха одна умерла. Сегодня ее должны были хоронить, яму уже приготовили, да дождь помешал, решили один день переждать. Пока я дошел до кладбища, стало темно, как в колодце. Ну ничего не видно. Только дождь барабанит по листьям и по моему плащу. Я этак выставил вперед руки, чтобы на дерево или на крест не напороться, ускорил шаг и думаю себе: "Ну какой черт несет меня в такую погоду, когда добрый хозяин и собаку со двора не выгоняет". Да уж поздно возвращаться, полдороги прошел.

Кто-то сострил:

— Тут бы локатор пригодился.

Богдан походя ответил:

— А то как же. Я, может, потому и в радиометристы пошел, чтобы в темноте видеть, наученный горьким опытом.

Матросы засмеялись. А он продолжал серьезно, без обычной для него рисовки: