Любовь и ненависть

— Андрея Платоновича? — переспросил он. А затем ответил поникшим голосом: — Как не знать, знаю… У него в каюте… ваша фотокарточка на столе.

— Это было когда-то… А теперь, наверно, там стоит фотография жены, — сказала я.

— А разве он женился? — встрепенулся Игнат Ульянович.

— Не знаю. Может быть. У него была девушка.

— Марина, — уточнил он. — Ничего, интересная. На этом мы и простились тогда с Сигеевым.

Он, наверно, очень хороший человек. У него добрая душа и чуткое, умеющее любить сердце. Но всякий раз, когда я думаю о нем, почему-то в памяти тотчас же всплывает другой человек, который сейчас находится не так уж далеко отсюда, за округлыми сопками, в серой, неуютной Завирухе. Он заслоняет собой Сигеева. И появление в море «охотников» меня больше волнует, чем появление рыбачьих траулеров.

Так разве могу я обманывать себя или Игната Ульяновича?

Сегодня я плакала. Ревела, как ребенок, растерянная и бессильная. Да, бессильная, беспомощная перед врагом, с которым я решила бороться всю жизнь, перед болезнями. Совсем еще недавно я видела себя героиней, всесильной и всемогущей. Я представляла себя мчащейся на оленьей упряжке через тундру к больному пастуху. Ночь, северное сияние, словно на крыльях летят олени, а я сижу в санях со своей волшебной сумкой, в которой везу умирающему человеку жизнь. Я где-то видела такую картину и любовалась ею: красиво!

В жизни мне не пришлось еще мчаться к больным на оленьих упряжках, лететь на самолете, плыть на корабле. В жизни получается все проще и труднее.

Сегодня прибежала ко мне соседка, взволнованная, почти плачущая. Говорит:

— Доктор, с мужем что-то стряслось. Кричит на весь дом, на стену лезет. Резь в животе. Помогите, ради христа, дайте ему порошков, чтобы успокоился.

Я быстро собралась и пошла следом за ней. Стояла глухая декабрьская ночь. Вторые сутки, не переставая, мела метель, бесконечная, темная.

Больной сильно мучился, жаловался на острую боль в животе. Что могло быть — отравление или приступ аппендицита? Показатели на аппендицит. Нужна срочная операция. Но кто ее сделает, где и как? Побежала в канцелярию колхоза, связалась по телефону с Завирухой. Второпях объяснила заведующему райздравотделом суть дела и попросила немедленно выслать хирурга.

— За хирургом дело не станет, только на чем он должен до вас добираться? — послышался голос в трубке.

— Как на чем? — вспылила я и осеклась. Действительно, на чем? Никакой вертолет в такую погоду не полетит. И вдруг слышу голос в трубке:

— Попытайтесь доставить к нам больного своими средствами, морем.

Мне показалось, что голос у заведующего слишком спокойный и равнодушный. И я начала кричать в телефон:

— Да вы понимаете, что на море шторм! Кругом все кипит. При такой качке живого не довезем.

— Ну что ж поделаешь. Тут мы с вами бессильны, — начал заведующий, но я опять перебила его с возмущением:

— Поймите же, человек умирает. Отец троих детей. Войну прошел, ранен был тяжело, выжил, а тут от аппендицита умирает… Как так можно! Я требую немедленно прислать хирурга!

— Товарищ Инофатьева, — строго и раздраженно сказал заведующий, — не устраивайте истерики. Я вам объяснил русским языком: у нас нет средств, чтобы в такую погоду послать к вам хирурга! Нет!.. Понимаете? Мы с вами бессильны.

И тогда я заплакала. Там же, в канцелярии колхоза, в присутствии Игната Ульяновича, который растерялся и не знал, как и чем меня утешить. Я вспомнила дочь свою, умершую от аппендицита, и малолетних детей больного. Останутся сиротами, без отца. У больного на животе шрам. Я спросила, от чего это? Он ответил тихо, преодолевая боль:

— Под Вязьмой меня, осколком… Плох был, думал, конец… Подобрала сестричка… Молоденькая, квелая, совсем дитя. Вынесла, перевязала. И вот выходили…

Милые девушки, мои старшие сестры!.. Сегодня я вспомнила вас, уходивших прямо из школ и институтов на фронт защищать Родину. Вы были слабыми, хрупкими, юными. И на ваши плечи обрушила война громадную тяжесть. Родные мои! О ваших подвигах я знаю по книгам, кинофильмам. Вы стали легендарными для потомков. Разве можно не преклоняться перед вами, дорогие мои сестры! Вам было в тысячу раз труднее, чем мне. И вы, наверно, иногда плакали и, вытерев слезы, продолжали делать свое героическое святое дело. Простите мне мою слабость. Я возьму себя в руки. Пусть ваш образ и дела ваши будут всегда для меня примером в жизни.

Не смущаясь Сигеева, я вытерла слезы и спросила:

— Можно мне связаться по телефону с командиром базы?

— Зачем, Ирина Дмитриевна? — поинтересовался Сигеев.

— Я попрошу его прислать хирурга. На военном корабле, на чем угодно.

— Вы с ним знакомы?

— Это не имеет значения, — ответила я. Действительно, командир базы, сменивший моего свекра, не был мне знаком. Голос у него по телефону показался очень сухим, холодным. Я сказала, что говорит дочь адмирала Пряхина, что я работаю врачом в Оленцах и что нам срочно требуется хирург. — Помогите!

Он ответил не сразу:

— Подумаем.

— Нет, вы обещайте, умоляю вас…