Любовь и ненависть

— Да нет же, формально нет, чистый пенсионер, — ответил Василий. — А на общественных началах — с утра до ночи, без выходных. Иначе не может. Да, так я уже говорил: одни его "другом народа" называют, другие — чудаком, третьи — кляузником. Когда его проводили на пенсию, батя сам себе придумал оригинальную должность: помогать людям. Всяким. Знакомым и незнакомым. Человек попал в беду — Алексей Макарыч Шустов тут как тут. Посоветует, похлопочет, будет ходить по разным учреждениям, требовать, добиваться и не успокоится, пока не поможет человеку. Его весь микрорайон знает, и он всех знает. Где-нибудь в доме лифт испортился, а управдом мух ноздрей бьет, — думаете что, жильцы в исполком или в жилотдел жалуются? Нет, идут к Макарычу. А уж он знает, куда позвонить, кого пристыдить… Батя мой до войны председателем колхоза работал, потом секретарем райкома. В сорок первом ушел на фронт и всю войну — на передовой. Дважды ранен, контужен. Окончил войну начальником политотдела армии, генерал-майором. В сорок шестом его направили на партийную работу здесь, в Москве. А когда началось разделение обкомов и райкомов на промышленные и сельские, батя назвал эту затею сомнительной и бесперспективной. Был послан в район и назначен начальником колхозно-совхозного управления. Там и погорел. На кукурузе. Район достался такой, что не родила она, проклятая. Хоть плачь. Что с ней ни делали: обрабатывали, удобряли, а толку никакого. Потом начался разгром травопольщиков. А тут, как на грех, в районе хорошие клевера росли. В общем, кормов хватало, сена — завались. Как вдруг указание облисполкома: распахать четыреста гектаров клевера и засеять кукурузой. Директор совхоза в слезу: "Алексей Макарыч, выручай, не дай погубить скот, без кормов же останемся". Батя, значит, на свой страх и риск: "Ладно, говорит, не трогайте клевера. В случае чего я буду отвечать". А случай не замедлил подвернуться: приехал в область Никифор Митрофанович Фенин. Тот самый. Тесть Марата. Там ему уже кто-то капнул: дескать, Шустов саботирует указания вышестоящих. Замминистра, услыхав такую страшную весть, на машину и — айда к «саботажнику». Вместе с батей поехали на поле. И между ними произошел исторический диалог. "Почему не вижу кукурузы?" — спрашивает Фенин. "Не растет", — отвечает батя. "У всех растет, только у тебя не растет…" — "Не только у меня". Батя сказал правду — у соседей тоже о кукурузой не клеилось. Никифор Фенин это знал, злился и искал виновных. Выпалил со злостью: "А не растет потому, что ты в сельском хозяйстве ни хрена не понимаешь. Из тебя такой же аграрий, как и генерал". Иной, конечно бы, промолчал. Или каблуками щелкнул бы: мол, так точно, Никифор Митрофанович, вы совершенно правы! Но батя не такой, взорвался: "Как генерал, я имел три благодарности от Верховного Главнокомандующего!" А Фенин ему захохотал в лицо: "Дурак. Нашел чем хвастаться". Батя рассвирепел: плевать, мол, что ты замминистра, а оскорблять не смей. И ему, значит, в ответ: "История разберет, кто из нас дурак". Фенин даже побледнел: к подобной дерзости он не привык. Почесал лысину, уставился на батю и — почти шепотом: "Да ты, Шустов, никак в историю собираешься войти? Вона куда ты метишь! В великие!" А батя, коль уж сказал «а», то не остановится, пока весь алфавит не выложит: "История, Никифор Митрофанович, штука многопартийная. Там но одни великие обитают. Там всякой твари по паре. Там не только Стенька Разин, там и Гришка Распутин есть". Вот так и закончилась карьера моего Макарыча.

Насмешливая тень мудрой улыбки скользнула по лицу Василия Алексеевича.

Все это, разумеется, было интересно, но мне поскорей хотелось услышать о Шустове-младшем, о его работе в клинике. И потом, эти статьи в газетах, особенно пакостная и развязная З. Кроликова. У меня не хватило терпения, и я попросила Василия рассказать.

— О-о, это длинная история. Но теперь, кажется, все позади. Ты читала, как меня мордовали?

— Ну конечно. У нас в больнице все возмущались. Мы так поняли, что это неспроста, что за всем этим грязным шумом стоят темные силы дельцов.

— Ого! — пораженный воскликнул он. — Это великолепно! Значит, рядовой читатель не дурак. Он отлично разбирается, что к чему. Темные силы дельцов. Совершенно верно. Я расскажу. Потом!.. Потерпите.

Василий казался возбужденным, глаза его лихорадочно горели. Торопливо взглянул на часы и, подхватившись, сказал:

— О-о, да сейчас должен Макарыч прийти. Пора и на стол накрывать.

И действительно, минут через десять появился Алексей Макарыч, на вид совсем еще молодой, с открытым веселым лицом — никак невозможно было подумать, что это отец и сын, — старший брат, да и только. Особенно когда они стали рядом: одного роста, крепко сколоченные, крутолобые, с гладкой поблескивающей кожей лица, не знающей морщин. Только отец казался мягче характером, более общителен, не так суховат, как сын. Знакомясь с нами, говорил громким приподнятым голосом:

— Знаю. Сын мне о вас много рассказывал. Рад познакомиться с морскими полярниками.

— Бывшими, — грустно поправил Андрей.