Любовь и Рим

Патриций оставался патрицием везде и всегда, так же как рабы оставались рабами, грязным песком, по которому ступали ноги великих. И в поместье отца Гая Эмилия работали закованные невольники, которые, возможно, голодали и подвергались суровым наказаниям, — Гай никогда не задумывался над этим. Хозяева назначали размер пайка, остальное было вопросом честности управляющего. Конечно, находились рабы, не желающие покоряться судьбе, — их распинали на кресте или забивали насмерть, тогда как плебеев, даруя им обещания и кидая мелкие подачки, обращали в скот, в гонимое в нужном направлении послушное стадо.

Для такого человека, как Гай Эмилий, даже сама мысль о том, чтобы вступить в сговор с таким человеком, как Мелисс, считалась позорной. Что такое Мелисс? Отбившаяся от стада паршивая овца, возомнившая, что у нее есть право выбора, воля и гордость, человеческая оболочка, полная гнили!

— Меня спрашивают, долго ли еще ждать выкупа и был ли какой-то ответ. Что сказать?

— Говори, что хочешь. Ты знаешь правду.

— Сначала я хочу узнать, зачем ты плыл на Сицилию.

— Теперь это не имеет значения.

— Имеет. Если не желаешь принять мучительную и позорную смерть…

— Мне все равно.

— На кого ты надеешься? — дерзко произнес Мелисс — Может быть, на богов?

Гай Эмилий усмехнулся. Его взгляд оставался неподвижным. Боги? Пленники, доставленные из Греции в Рим и получившие новые имена? Их милость можно купить жертвоприношениями и дарами, но они не дают утешения. Гай помнил, как в раннем детстве думал, будто статуи небожителей и есть сами боги, и когда отец объяснил ему ошибку, чувствовал себя пристыженным и отчасти обманутым в каких-то сокровенных ожиданиях, словно вместо бриллианта ему подсунули грубую подделку. И отчасти оно сохранилось, это детское впечатление о богах как о чем-то непонятном, бесконечно далеком и холодном.

— Ни на кого, — сказал он. Мелисс присел на корточки.

— Ты плыл к Сексту Помпею, так? Я тоже слышал о нем, еще в Афинах. Для начала у меня есть лодка, а потом нас, надеюсь, подберет какой-нибудь корабль.

Что-то — эти неожиданно произнесенные слова или полный странного напряжения взгляд черных глаз — все-таки заставило Гая внимательнее присмотреться к собеседнику. Он отличался от других пиратов: те были совершенно бездумны в своих желаниях, они действовали с тупой жестокостью, но без злобы. Этот казался другим, в нем чувствовалась злость, мстительная ненависть, железное упорство — именно они лежали в основе его живучести.

«Мы преступаем закон во имя власти, они — во имя сытости», — так иной раз думал Гай. Но этого человека деньги интересовали скорее как средство добиться чего-то еще.

— Зачем тебе Секст Помпей? Чего тебе не хватает здесь? Вы получили десять талантов — это очень большие деньги.

— Большие, если не делить их на всех. Я уже говорил, что не люблю делиться. И не люблю ходить в стаде. Рано или поздно их настигнут и перебьют — всех до одного. А я хочу жить.

— Так бери лодку и отправляйся на Сицилию один. Что тебе мешает?

Мелисс усмехнулся:

— Ты — римский патриций, а я — бедный вольотпущенник. Таким, как ты, Помпей дает должности, снабжает деньгами…

— То есть ты хочешь, чтобы я похлопотал за тебя перед Помпеем? Но ты должен понимать: он и сам без труда отличит орла от крысы!

Глаза Мелисса яростно блеснули, но он сдержался и произнес, слегка растягивая слова:

— Кто знает, может, у него другие представления о том, что по-настоящему ценно в этой жизни.

— Сомневаюсь.

На самом деле все было вполне объяснимо. Секст Помпей принимал беглых рабов и преступников не потому, что сочувствовал им и желал помочь, просто у него не было иного способа пополнить свое войско. Спасавшиеся от проскрипций знатные римляне, которых он усиленно зазывал на Сицилию, вели себя крайне осторожно, они знали себе цену и далеко не всегда думали только о деньгах, тогда как для всякого сброда не существовало преград морального порядка. Но тем сомнительней была их преданность.

— Они будут пить всю ночь, — сказал Мелисс, — нам никто не помешает.

Гай снова вгляделся в него. Вечная готовность к борьбе за жизнь — вот что отличало Мелисса. Ему бы и в голову не пришло сдаться и опустить руки, тогда как он сам…

«Судьба», — сказал себе Гай Эмилий.

И — покорился судьбе.

…Ближе к утру, пока еще не рассвело, они пробрались к спрятанной в прибрежном кустарнике лодке: Гай шел за Мелиссом, как слепой за поводырем. Им в самом деле никто не помешал: кое-кто из пиратов сидел у костра, остальные, утомленные многодневной попойкой, спали в хижинах.