Любовь и СМЕРШ (сборник)

Впрочем, какая мне разница? Мое поведение определяют не туземные привычки, а еврейские законы. Вот отсижу десять минут и пойду. Но телефон выключать не стану. Если у хозяина хватит ума позвонить на собственный номер, скажу ему свой адрес, пусть приезжает и забирает.

Словно услышав мои мысли, телефон мягко завибрировал. Я потянулся к карману и в ту же секунду к столику подбежал взволнованный «кавказец».

– Вы телефон тут не видели? – спросил он без всякой надежды.

– Видел, – сказал я. – Сижу вот, и поджидаю, пока вы вернетесь.

Я вытащил вибрирующий аппаратик из кармана и протянул «кавказцу». Он недоверчиво посмотрел на меня, схватил телефон, поднес к уху и произнес несколько слов. Потом еще раз посмотрел в мою сторону, буркнул что-то напоминающее «спасибо» и быстро вышел из кафе.

Вернувшись в гостиницу, я позвонил Зееву.

– Я бы вообще не стал его трогать, – сказал он. – Черт его знает, чем оно может оказаться. Но обыкновенный москвич немедленно выключил бы телефон, спрятал его в карман, а потом вставил бы новую карточку и будь здоров. То-то кавказец на тебя удивленно посмотрел, подвоха, видимо, ждал. Не ведут себя так в наших местах, нет, не ведут.

Не успел я положить трубку, раздался звонок. На другом конце провода раздался голос моего брата.

– Где ты ходишь целыми днями? – раздражено спросил он. – Звоню, звоню, никого нет.

– Ты что думаешь, я приехал в Москву, чтобы сидеть в гостинице и дожидаться твоего звонка?

– Ладно, ближе к делу. Зайди в магазин и купи для меня бутылку «Русского Стандарта».

– А что это такое?

– Новая водка. Я вчера попробовал – песня! Закусывать не нужно.

– Вы что, сговорились? Одному вези водку из Москвы в Израиль, другому из Израиля в Москву.

– Когда я летал с Пересом в Давос, я не привез тебе виски? А с Натаниягу из Токио не привез? А с покойным Рабиным из Осло? А с…

– Ладно, ладно, зицпредседатель, куплю тебе желанный напиток. Но учти, Зеев утверждает, будто вся водка в Москве паленая.

– Он ничего не понимает, твой Зеев. На «Русском стандарте» каждая бутылка специальной печатью окольцована. Ноль подделок! Но учти, есть по семьсот пятьдесят грамм, а есть по литру, так…

– Брать литр? – перебил я.

– От-азой [2] ! Наконец мы достигли взаимопонимания.

Сейчас я уже не могу припомнить, как прошли, пробежали, пронеслись оставшиеся дни в Москве. Я разъезжал по городу, выступая на разных площадках, а в перерывах между выступлениями ходил по книжным магазинам, или сидел в синагоге над листом Талмуда. Учение здесь ощущалось совсем по-другому, чем в Израиле, где этим делом заняты сотни тысяч людей. Здесь же, на весь огромный, десятимиллионный город Тору учило несколько десятков человек, и удельный вклад каждого был куда весомее.

В последний день я позвонил Зееву.

– Уезжаешь, значит… – грустно сказал он. – Напишешь, поди, путевые заметки: «Москва – город контрастов». Над всеми посмеешься, а надо мной больше всех.

– Не больше, – заверил я его.

– Опозорил ты меня, – грустно добавил Зеев. – Уронил честь израильтянина.

– Это еще как?

– А очень просто. Пришли ко мне гости, поставил я на стол твою бутылку. Похвастался еще, мол, в «Эль-Але» куплена, на высоте десять тысяч футов. И что? Паленая дрянь, не лучше, чем в киоске за углом.

– Зеев! – у меня даже дыхание сперло. – Ты же видел, где я ее купил! Специально мешочек оставил!

– Никому нельзя верить! – мрачно заявил Зеев. – Не на кого нам надеяться, кроме как на Отца Небесного.

– Омейн! – сказал я.

Прошло два месяца. Москва отодвинулась, пороша забвения начала оседать на еще недавно четкие контуры ее домов, людей, встреч. В Израиле наступила зима, потянулись прохладные дни, с непривычным шумом воды в водосточных трубах. Хорошее время для чая. Когда-то я увлекался экзотическим смесями, покупал в магазинах жасминовый сбор, лепестки роз, каркадэ, смешивал несколько сортов цейлонского отборного, «женил», тщательно выбирал форму и вид чайничков. Все это в прошлом.

Теперь я ценю простые вещи с открытым вкусом. Если смешать в правильной пропорции настоящий китайский зеленый чай с лимонным матэ, дать выстояться и пить небольшими глоточками, то сладостная истома незаметно заполняет тело, голова наливается ясностью и многое, казавшееся непонятным, вдруг выплывает из тумана неустроенности, сияя, словно экран компьютера…

В тот день я долго сидел над одной неподатливой фразой. Не ладилась она, не задавалась, глаголы выпирали, словно костлявые колени, эпитеты получались чересчур длинными, выпадая из ритма. Я крутил ее на разные лады, рассыпал, точно карточный домик, складывал снова, читал в голос, и, неудовлетворенный, снова рассыпал. Спустя час безуспешной борьбы с неподатливым словом я отвернулся от компьютера и в раздражении схватил с письменного стола первую попавшуюся книжку. Надо было отвлечься, переключить глаз и ухо на иные ритмы, и потом взглянуть на упрямую фразу с другой точки зрения.

«Книжка» оказалась путевым блокнотом, и он распахнулся на странице с телефоном Мамзера.

«Вот и прекрасно, – подумал я, – сейчас позвоню и спрошу».