Любовь к истории (сетевая версия) ч.7

— Каждый писатель определенное время размышляет, прежде чем выбрать имя для героя. Вот у Набокова Гумберт Гумберт мучительно перебирает варианты для своего псевдонима — «Месмер Месмер», «Отто Отто» и так далее. И сам Набоков явно тоже долго возился с Лолитой, пока не нашел имя, в котором и Лилит, и скорбь (ее полное имя — Долорес), и леденцы, и латинская легкость. Как выбираете имена вы? Почему один герой — Антон, другой — Эраст, третий — Николас, четвертая — Жанна и так далее? Ну хорошо, почему именно этот — Антон? (Возможно, странный вопрос, но мне почему-то правда интересно).

Вопрос совершенно не странный. Дать всякому персонажу, даже третьестепенному, правильное имя — дело очень важное и совсем непростое. Давно проверено: до тех пор, пока ты не отгадаешь, как героя зовут, он живым не станет. Я подолгу хожу, как юродивый, и бормочу: «Иван… Игорь… Афанасий… Нет, какой к черту Афанасий… Но «а» — это точно. Алексей? Александр? Нет, нет. Адриан? Андрей. Андрей? Кажется, Андрей». Но на Андрея персонаж откликаться не хочет. А на Антона — сразу. Почему? Понятия не имею. С фамилиями еще трудней, чем с именами. «Антонклобуков» — это мантра.

— У того же Набокова в «Подвиге» Мартын Эдельвейс возвращается из эмиграции, из более-менее уютной Европы в Россию. То же самое делает и ваш герой. (Мартын называет ее Зоорландией, Антон — Зюйдландией). Оба не возвращаются. Лично вы смогли бы поступить так же в тех же условиях?

Это один из вопросов, на которые я хотел дать себе ответ. И, в общем, дал.

— Вы описываете жестокости времен «красного террора» и гражданской войны (в этом смысле «Аристономия» очень жуткая книга) — и, несомненно, изучили массу материалов по этой теме. Когда-то вы говорили, что в процессе работы над «Писателем и самоубийством» вас потрясла история Николая Успенского, который просил у приятеля бритву, чтоб зарезаться, а тот ответил «Зарежешься и ножиком». Что вас больше всего поразило сейчас — какие примеры зверства или, наоборот, благородства?

Самое удручающее зверство — это зверство, которое себя таковым не сознает. Жестокость, ставшая обыденностью. Одна из лучших книг о Гражданской войне — автобиографическая «Походы и кони», написанная бывшим поручиком Мамонтовым, вся об этом: как нормальные люди превращаются в терминаторов. У него там на третий год войны, после боя, ездовые, нормальные такие ребята, его подчиненные, катят на повозке по полю, заваленному убитыми, и стараются проехать так, чтоб под колесами трещали черепа мертвецов. Развлекаются. А казачий офицер демонстрирует на пленном, как с одного удара срубить голову. Чтобы пленный стоял смирно, его в это время отвлекают благодушным разговором.

Благородства и героизма, конечно, тоже было много. Потому что в черно-белые времена, люди или чернеют дочерна, или белеют добела. Мой любимый герой Гражданской войны — старый писатель Короленко, который приходил в ЧК спасать белых, а в белую контрразведку спасать красных.

— Эраст Петрович — он ведь тоже погибнет именно в ту эпоху? (Признаться, я все ждал, что он мелькнет хотя бы тенью на страницах «Аристономии» — ну, в севастопольских эпизодах, например).

Как Вам не стыдно спрашивать про живого человека, когда он погибнет? С героями «Аристономии» он пересечься в любом случае не мог бы. Он существует в параллельном мире беллетристики, где всё красиво и мило.