Любовь к жизни

В последние годы Микке почти никогда не оставляет меня одну. У меня мало друзей. Пер Ларссон, о котором я уже рассказывала, супруга Кларенса Эвермана Марика Эрландссон и Оса Гессле – вот, пожалуй, те люди, которые много для меня значат. Особенно меня поддерживал Пер Ларссон, даже когда я просто сидела и рыдала. У него медицинское образование, сейчас он – врач скорой помощи в Сёдерской клинике, поэтому прекрасно понимает, что происходит. Он обладает безграничным терпением – и при этом способен рассмешить меня, как бы плохо мне ни было. Он находился рядом, когда я была совершенно лысой и носила кепку.

В годы болезни мне больше всего на свете хотелось скрыться от людей. Но речь шла о выживании. Если бы я не выходила из дома и ни с кем не общалась, внутри меня бы что-то надломилось.

Берит – мама Микке – просто потрясающий человек. Она так помогала нам. Готовила, утешала меня, следила, чтобы я пила все лекарства. Заботилась о детях – они обожают свою бабушку.

Без неё мы бы не справились.

Что действительно раздражает, так это разговоры «сквозь меня». У многих не хватает терпения говорить напрямую, и они начинают обсуждать меня так, будто я не нахожусь рядом. Будто я дитя или слабоумная.

Вот тогда я очень расстраиваюсь. Это сильно ранит, меня словно вычёркивают из жизни, и я ощущаю себя никчёмной и никому не нужной.

Когда все говорят одновременно, я не могу сосредоточиться. Это невыносимо. В таких случаях я прошу людей говорить по очереди.

В последние годы я стала молчалива. Ушла в себя. Было время, когда я не разговаривала даже с семьёй. Микке с детьми смеялись над чем-то, а я не понимала, над чем. У них был свой мирок, с компьютерами и личными заботами. Они говорили о вещах, совершенно мне не понятных.

Я чувствовала себя чужой. При этом я не хотела, чтобы мне уделяли слишком много внимания. Люди должны жить своей жизнью, не испытывая угрызений совести.

Молчание – это необязательно что-то плохое.

Для меня в нём есть нечто очень привлекательное. Тишина и покой – как раз то, что мне сегодня необходимо в первую очередь.

Ну и, конечно, никуда не деться от печали. Она рядом каждую минуту, куда бы я ни пошла.

Но иногда я просто не подпускаю её слишком близко. Или забываю о ней и веселюсь, как раньше.

С нашей семьёй вообще не соскучишься. Я просто не могу не сказать об этом. Мы часто смеёмся, и этот смех даёт нам силу.

У меня всё хорошо. Чудесная семья, прекрасная работа, отличный дом. Думая об этом, я говорю себе: «Нечего ныть!»

Стокгольм, декабрь 2014 года. Рассматривая сценические костюмы

– БОЖЕ, МАРИ!

Я не могу сдержаться. В огромной комнате висят сценические костюмы. Я бы сказала так: их немало, и они очень необычные.

Мы будто очутились в музее истории поп-культуры в эпоху её расцвета. Множество курток, и все кожаные.

– Посмотрите на эти брюки. Видите, в штанины вшиты крошечные зеркала. Они от Gucci и двадцать лет назад стоили пятьдесят тысяч крон[97]. Столь дорогих костюмов у меня больше не было. Такие брюки есть только у меня и у Мадонны. Я была в них в Лондоне, в Гайд-парке. Приходил принц Чарльз, и после концерта мы перекинулись с ним парой словечек. Он был ужасно чопорным!

Мари позволяет мне внимательно рассмотреть брюки. Настоящий шедевр. Кстати, мне довелось видеть фотографии с того самого концерта, где она в них выступала.

– Обожаю блестящую одежду. Люблю, чтобы она бросалась в глаза, выделялась. Мне кажется, только такую и надо носить на концертах. Длинные кожаные куртки. Короткие кожаные куртки. С интересными деталями!

Мари исчезает в чаще одежды и что-то достаёт.

– Вот, например, куртка матадора. Настоящая, как на корриде. В Испании мы имели просто оглушительный успех, и мне очень хотелось выйти на сцену в чём-то подобном. Давняя мечта. Женщина в одежде матадора – разве такое возможно? В итоге я всё-таки раздобыла эту куртку, правда, пришлось её немного ушить. Такая классная!

Я вижу два длинных ряда одежды, расположенных друг над другом. Фотограф пытается запечатлеть всё это для каталога. Мари пока не знает, что делать с таким количеством костюмов. Порой она подумывает о выставке или о продаже с аукциона.

Она надевает серо-синюю кожаную куртку от Гельмута Ланга, но та на ней болтается.

– Очень жаль! Во время болезни я похудела на целый размер. Теперь почти вся одежда мне велика.

На вешалке висит платье светло-оливкового цвета с крупными блёстками. В нём Мари появилась в клипе «Anyone»[98]. Это платье купил для неё режиссёр Юнас Окерлунд, когда перед съёмками заглянул в лондонский магазин «Prada». Юнасу приглянулся цвет, и он сразу подумал, что платье будет отлично смотреться на Мари. Клип снимали в Португалии. Он начинается с того, что Мари, одетую в это платье, увозит скорая. Затем она, погружённая в собственную печаль, куда-то идёт и, наконец, заходит в море. И снова скорая. Кажется, Мари лежит без сознания, но вдруг она открывает глаза и смотрит прямо в камеру.