Любовь колдуна

– Все средства хороши для того, чтобы овладеть сознанием народа, – зло ответил Трапезников. – Артемьев сейчас собирает под свои знамена моих бывших коллег. Академик Бехтерев – я ведь учился у него! – работает на них! Все силы его Психоневрологического института трудятся на революцию. Ну что ж, ему пообещали исполнить его заветную мечту: создать Институт по изучению мозга и психической деятельности! От прежних властей он не мог этого добиться, вот и поддался соблазну… Прав, прав был великий Овидий, сказавший некогда: «Дары пленяют людей и богов!» Да и Александр Васильевич Барченко стал с большевиками сотрудничать. Несравненный хиромант, оккультист, писатель! А Бернард Кажинский с его биологической радиосвязью?! А Владимир Дуров, гениальный дрессировщик?! Накануне войны он обучал дельфинов размещать на днищах вражеских кораблей мины! И что теперь? Он тоже с большевиками! Он в фаворе у новой власти! Подобно своим собачкам, стал большим мастером вилять хвостом перед сильными. Его опыты с внушением животным большевики собираются использовать в своих целях. Звали и меня в свою шайку, но я никогда не буду трудиться на пользу этих чудовищ.

Гроза не был так категорично настроен против новой власти, а потому с недоумением посмотрел на Николая Александровича.

Трапезников мрачно покачал головой и продолжил:

– Ни к чему хорошему это не приведет. Настанет время, когда вся Россия покорно склонит спину, подавленная психологической обработкой, которую начали проводить с ней большевики, чтобы подавить в народе всякий протест и заставить его обожествлять красных вождей, как народы Древнего Египта обожествляли своих фараонов. Египетские жрецы владели техникой массового внушения в совершенстве! Барченко и Кажинский изучали эти методики. И теперь он отдаст их большевикам… Но я и сам не стану этим заниматься, и не допущу, чтобы ваши светлые способности приносили пользу убийцам России.

Трапезников обвел полубезумным взглядом трех ребят, которые смотрели на него потрясенно, испуганно. И попытался успокаивающе улыбнуться:

– Ничего! Мы еще боремся! Я не один! Есть люди, которые…

И вдруг осекся, потер лоб, сдвинув на затылок шляпу.

– Я сейчас сказал вам то, чего, пожалуй, говорить не следовало. Бросил в запальчивости… Я просто не способен даже думать спокойно о том, что могучие способности человеческой психики могут быть поставлены на службу людям, которые уничтожают нашу страну. Мы пытаемся сопротивляться, да, но вы должны молчать об этом. Понятно? Иначе погибнет очень много хороших людей. И в их числе – я, хотя меня, возможно, назвать хорошим человеком и нельзя.

– Папа, ты самый лучший, – пробормотала Лиза, прижимаясь в нему. – Мы тебя ни за что не выдадим, ни я, ни Павел, правда?

Молчаливый, насупленный Павел сосредоточенно кивнул.

– А ты? – Она непримиримо взглянула на Грозу.

Николай Александрович тоже смотрел на него. Этот взгляд коснулся лица Грозы и словно бы растекся по нему… Потом расползся по телу и сковал движения. Затем Гроза почувствовал, что прохладные пальцы Николая Александровича касаются его лба. При этом Гроза видел, что Трапезников сидит неподвижно.

От этого ощущения чужих пальцев в своей голове стало так больно и страшно, что он не выдержал. Сильно тряхнул головой, освобождаясь, резко провел по лицу рукой, сдирая невидимую пелену. Сразу стало легче дышать.

Николай Александрович отпрянул и чуть не свалился с сиденья пролетки.

– Не надо, – буркнул Гроза. – Вы что? Я никому ничего не скажу. И в мыслях такого не было, сами небось поняли.

– Понял, – кивнул Николай Александрович. Вид у него был потрясенный. – Гроза, ты…

Вдруг он протянул руку и ласково погладил Грозу по плечу:

– Когда-нибудь я буду гордиться, что ты был моим учеником!

Гроза смущенно пожал плечами. Он отразил попытку Николая Александровича завладеть его сознанием настолько легко, что чувствовал себя каким-то обманщиком.

Покосился на Лизу и Павла. Лиза очень старательно проверяла, как там чувствует себя в корзинке Тимофей. А Павел смотрел на Грозу исподлобья, мрачно – даже яркие синие глаза его потемнели.

Когда их взгляды встретились, Павел отвернулся.

Москва, 1937 год

Отчет Ромашов написал, однако сдавать его не стал. Решил завтра доработать. Сходил в столовую, пообедал, потом узнал, что начальник отдела так и не вернулся из Кремля. Сосед по кабинету тоже не появился, и Ромашов решил уйти. Листки с адресами родильных и детских домов он спрятал в карман.

– Я должен уйти – проверить один адрес, – объяснил дежурному. Тот безразлично кивнул.

Ноги сами понесли Ромашова на Сретенский бульвар. Множество прохожих как ни в чем не бывало шли мимо места, где погибли Гроза и Лиза. О событиях прошлой ночи ничто не напоминало постороннему равнодушному глазу!

Ромашов покосился в ту сторону и зашагал по улице Кирова, потом по Новой Басманной, по Спартаковской и, наконец, вышел на улицу Бакунина, 85, к родильному дому.

Взглянул на часы.

Путь занял 52 минуты.