Любовь колдуна

– В Москве слышал, что у Тучахевских арестованы все. Вообще вся семья! Мать арестовали, жену, дочь, обоих братьев с женами, четырех сестер, мужей троих из них, племянницу… Одна сестра успела отречься от опального братца и приняла новую фамилию, Ростова, кажется, ее не тронули. Остальных, конечно, к стенке поставят или сошлют.

– А, вот ты к чему клонишь, – вздохнул Василий Васильевич. – Ну, знаешь, Юрка Ходаков не маршал Тухачевский, а мы с тобой не его братья.

– И все-таки, – значительно произнес Андреянов, – посмотри, нет ли в доме чего лишнего. Он ведь ходил в загранрейсы, мог что-то привезти тебе или Асе…

– Ты о чем? – усмехнулся Василий Васильевич. – Мы виделись последний раз года два назад!

– Обвинения в шпионаже не имеют срока давности, слыхал? – раздраженно прервал его Андреянов. – Если докажут, что Юрка был завербован, если докажут, что лодку на теплоход навели, – а доказать, сам понимаешь, можно все, что угодно, было бы желание или указание сверху! – так вот, если это случится, тут пойдут такие клочки по закоулочкам, что припомнят не только встречу два года назад, но и как вас одна нянька в одном корыте купала.

– Да никто нас с Юркой в одном корыте не купал, ты что, спятил? – воскликнул Васильев не то зло, не то насмешливо. – Никакая нянька!

– А кстати, о няньке, – вдруг воскликнул Андреянов. – О вашей няньке. С какого неба она свалилась? Ты ей доверяешь?

– Оля для нас родной человек, – сдержанно ответил Васильев. – Без нее мы бы с ребенком не справились.

– Ну-ну, – протянул Андреянов. – Смотри сам… Впустил в дом чужого человека, ничего о ней не знаешь…

– А ты знаешь? – вдруг впрямую спросил Василий Васильевич. – Видел я, как ты на нее пялился.

– Показалось, – равнодушно ответил Андреянов. – Очень она похожа на девку, которую я видел в одном нехорошем месте. Вот и пялился. Но нет, не она!

– А где ты ее видел? – насторожился Василий Васильевич. – На улице Воробьева, что ли? Возле «розового дома»? Ты на это намекаешь?

Ольга почувствовала, что у нее вдруг похолодели пальцы. На улице имени Воробьева, первого чекиста города, находилось управление НКВД. Располагалось оно в старинном особнячке, выкрашенном в розовый цвет, потому и называлось так.

– С ума сошел? – искренне удивился Андреянов. – И в мыслях такое не держал. Похожа на одну шлюху, только и всего.

У Ольги замерло сердце.

– Да нет, не может быть! – негодующе воскликнул Василий Васильевич. – Оля – воплощенная скромность.

– Наверняка я ошибся, – согласился Андреянов.

– Меня в связи с этой историей потопления «Тимирязева» совсем другое беспокоит, – перевел разговор Василий Васильевич. – Тут нас заставили в пароходстве собрание провести, на котором внесли предложение: два процента зарплаты отчислять на постройку нового теплохода «Тимирязев». В ответ на провокационную вылазку империалистов!

– Понимаю! – ухмыльнулся Андреянов. – Поддержали предложение, конечно, единогласно?

– А то! – вздохнул Василий Васильевич. – Когда голосовали, руки вверх так тянули, аж из плеч вырывали! А с собрания расходились с кислыми физиономиями. Понять не могу: на каждом шагу кричим, какое у нас богатое и могущественное государство, а теплоход построить без того, чтобы людей не обирать, не способны? Ведь все эти беспрестанные займы тянут и тянут из кармана у людей. Ну ладно, мы с Асей еще можем себе это позволить, а как посмотришь на остальных…

– Альбина Сергеевна рассказывала, во время моей командировки в нашем ЖАКТе[51] собрание устроили, – сообщил Андреянов. – Все, как водится, с удовлетворением встретили постановление правительства о выпуске нового займа на укрепление обороноспособности страны. Еще и просили ускорить выпуск займа: всем ЖАКТом, дескать, подпишемся! А потом в точности, как ты выразился: расходились с кислыми физиономиями…

– И никто рта не откроет, – уныло вздохнул Василий Васильевич.

– Толку-то? – фыркнул Андреянов. – А главное, кому охота себя и свою семью под монастырь подводить?! Ты же знаешь, в нашем народе воспитана чудовищная страсть к доносительству. Хлебом не корми – только дай донос написать, вплоть до самого нелепейшего. Мне в Москве порассказывали, как народишко, бывает, разоряется. С соседом, который лампочку в общей кухне вовремя не ввернул, поссорился, – и немедля показывает достижения государства в деле ликвидации неграмотности, садится за стол и бойко скрипит перышком! И ведь верят этим доносам там, куда их пишут! Верят! По самым нелепым обвинениям людей берут, а только потом начинают разбираться. А к тому времени, пока разберутся, беднягу уже лесиной где-нибудь пришибет или вагонеткой в шахте придавит… В нашем городе то же самое, особенно с июня, когда Кагановича первым секретарем обкома поставили. Слышал, что в пединституте творится?

– Кто ж не слышал, – вздохнул Васильев.

– На самом деле, – проговорил Андреянов так тихо, что Ольга едва расслышала его голос, – ты, Вася, единственный, с кем я могу об этом говорить, не опасаясь, что предашь, что донесешь. И ты меня можешь не опасаться! Просто надо же хоть иногда выговориться, верно?