Любовь колдуна

– Папа как-то изменился, – сказала Лиза, когда Николай Александрович уехал в очередной раз. – Он никогда не обращал внимания на то, что творится вокруг. Жил только своей работой. Что там делается в Москве, в России – его совершенно не интересовало, особенно летом: его с дачи совершенно невозможно было заставить уехать. А теперь он в Москву постоянно ездит, и вообще…

Гроза был уверен, что Николай Александрович так часто наезжает в Москву, чтобы готовить Дору к покушению на Ленина, но, конечно, он раньше язык бы себе откусил, чем проболтался об этом.

– Так ведь жизнь как переменилась, – вздохнула Нюша, подававшая на стол. – Крутиться надо, со всех сторон осматриваться. А то сожрут! Вот барин и ездит по делам.

– Я бы тоже хотел наконец в Москву перебраться, – буркнул Павел. – Надоело тут сидеть. И учеба наша как-то застопорилась, Николаю Александровичу вроде бы и не до нас. Сам твердит все время: «Otia non ditescunt!»[55] – а мы что делаем, как не проводим праздно время? Надоело. Хочу в Москву!

– Ну, милок, – сказала Нюша, – за чем дело стало? Не по нраву тут – поезжай в Москву! Тебя, чай, хоромы там ждут, скатерти-самобранки настелены. Поезжай, голубчик!

– Нюша, так нехорошо говорить! – испуганно воскликнула Лиза.

– Нехорошо неблагодарным быть, вот что нехорошо, – отрезала Нюша. – Гордыни в тебе много, Пейвэ или как тебя там! Гордыня тебя погубит! – бросила она напоследок и вышла из комнаты, унося опустевшую супницу.

Павел покраснел так, что Грозе показалось, будто из его щек кровь брызнет, а эмалевые синие глаза даже слезами подернулись.

– Не обижайся, Павлик, – смущенно пробормотала Лиза. – Нюша сразу взрывается, когда против папы что-то говорят. Даже если я с ним спорю, она меня поедом ест.

Павел запальчиво блеснул на нее глазами и явно собирался брякнуть какую-нибудь гадость, но тут вмешался Гроза.

– А я поедом ем кашу, – весело сообщил он. – И она очень вкусная, между прочим!

Лиза засмеялась и уткнулась в свою тарелку.

Павел повозил, повозил ложкой, поерзал, поерзал на стуле, словно раздумывал, не убраться ли гордо прочь, но потом поуспокоился и тоже стал есть.

Гроза уже знал, что Павел сирота. Он был родом из Кандалакши; после смерти родителей еще в раннем детстве попал к дальним родственникам отца в Гельсингфорс[56]

, у них выучился грамоте и даже в гимназию ходил. С этими людьми был дружен Трапезников, у них и познакомился с Пейвэ. Однако приемные родители мальчика вскоре тоже погибли: утонули, отправившись кататься по морю и угодив во внезапно грянувший шторм. Тогда его и забрал к себе Николай Александрович, который давно заметил его попытки общаться с людьми без помощи слов – только усилием мысли. Конечно, далеко не все могли эти посылы воспринимать: например, приемные родители Павла ничего «не слышали», – однако Трапезников «слышал» и надеялся, что Павел может принести большую пользу телепатической науке, если обучится управлять своим талантом.

Павел жил в Москве уже три года, много читал, занимался с редким упорством и в гимназии, и дома с репетиторами, налегал на русский язык, отчего говорил совершенно чисто и правильно, – и очень старательно развивал свои способности. Николай Александрович никогда не подчеркивал, что Павел всего лишь воспитанник, уделял ему много внимания. Однако Гроза сразу заметил, что в доме к Павлу относятся со скрытым холодком. Лиза и Николай Александрович это старались скрывать, но в самой их подчеркнутой сердечности таилось притворство. Ну а Нюша Павла откровенно терпеть не могла: всегда называла только настоящим именем – Пейвэ, как бы напоминая, что он, во-первых, в доме чужой, а во-вторых, не русский: «лопата», как шептала она иногда сердито, стараясь, впрочем, чтобы не услышали Николай Александрович и Лиза.

Конечно, Гроза тоже был чужой, однако Нюша полюбила его сразу и относилась к нему даже мягче, чем к Лизе, которую держала в строгости, хотя та и была ей дороже всех на свете.

На Солянке Грозу поселили в комнату, которую раньше занимал один Павел. Вряд ли ему это понравилось, однако хватило ума не перечить Трапезникову! Но свое недовольство Павел выказывал тем, что просто угрюмо молчал все время, пока они были в комнате вместе. Гроза вспоминал Вальтера. С тем было легко и просто и молчать, и болтать. Павел же его раздражал!

Павел раздражал своим всезнайством и назойливым желанием доказать, что он умнее, начитаннее, талантливее. Ну ладно, книжек он и правда прочитал больше, чем Гроза, можно даже сказать, что проглотил! И телепатом он был отменным: четко формулировал мысли, которые хотел передать медиуму, транслировал их неторопливо, доходчиво. Гроза тоже легко воспринимал их на занятиях. Однако это была именно всего лишь передача, а не внушение! Павел не мог подчинить себе сознание и поведение собеседника – он был не более чем передатчиком, неким сообщающим устройством.