Любовь Куприна

Почувствовал себя обманутым, да и вообще подумал о том, что все это маменька придумала, чтобы вызвать его к себе в Москву такими образом.

Сейчас Саша смотрит на Любовь Алексеевну и видит, как она пеленает ноги стираными-перестираными марлевыми бинтами, которые сушит на батарее парового отопления.

Затем переводит взгляд на ее соседку по фамилии Сургучёва. Мария Леонтьевна, скрутив из накрахмаленного угла простыни трубочку наподобие папиросы, запихивает ее себе поочередно то в левую, то в правую ноздрю, как будто бы потчует себя нюхательным табаком, чихает от души.

И Саша вдруг понимает, что написанный им рассказ, который он считал своим лучшим произведением, абсолютно ничего не значит. Что все прожитое и описанное им, не имеет никакого отношения к той жизни, которую он видит перед собой сейчас. Конечно, сохранил о Вдовьем доме детские воспоминания, но реальность выглядит совсем по-другому, и чтобы ее изобразить, нужно в нее погрузиться, вновь вдохнуть давно забытые запахи, вновь привязать себя за ногу к кровати и так лежать, накрывшись тюфяком с головой.

Тихо в этой норе, как во чреве кита, куда пророка Иону за неповиновение заточил Бог.

Вспоминает в этой тишине рассказ Сережи Уточкина о том, как он, спрятавшись в кабинете отца под столом, стал невольным свидетелем вынесения смертного приговора своему родителю.

Вот и сейчас Любовь Алексеевна рассказывает Сургучёвой о том, что убийцу ее мужа Анисимова приговорили к смертной казни через повешение и привели приговор в исполнение в Бутырской тюрьме. Слышно, как она листает страницы книги, где об этом написано, и читает вслух описание гибели душегуба. Она наслаждается сценами унижения Анисимова, его эпилептического припадка и агонии.

Саше становится страшно, потому что он понимает, что маменька читает его рассказ, опубликованный под псевдонимом.

Закончив чтение, Любовь Алексеевна сообщает, что в целом рассказ ей не понравился, потому что ей стало жалко и главную героиню Машу, и ротмистра Филиппова, ведь он так похож на ее сына, а этого быть не должно. Жалеть, как и любить надо всегда кого-то одного. Покашливает. Слышно, как Сургучёва соглашается с ней и говорит, что вот она, например, всегда любила и жалела только своего супруга-покойника Павла Дмитриевича, хотя и был он человеком тяжелого характера, страдал от гипертонии и умер от апоплексического удара.

– Да что же вы такое говорите, матушка моя? – восклицает Любовь Куприна, – все о покойниках, да о покойниках! Мой Сашенька, слава Богу, жив и здоров.

В ответ Сургучёва начинает обиженно ворчать…

Вернувшись в Петербург, Александр Иванович сразу приступил к написанию новой повести, однако вскоре бросил, поняв, что уже писал об этом, что, в очередной раз открывая шкатулку и перечитывая старые записные книжки и письма маменьки, он ходит по замкнутому кругу, не имея сил вышагнуть из него, из раз и навсегда сложившейся истории, звучание которой он уже нашел однажды.

Да, когда-то наслаждался этой музыкой, но теперь она стала невыносимой, и потому он открывает дверь в комнату, где музицирует Мария Карловна, и просит ее прекратить играть на фортепьяно.

Александр Иванович открывает окно, снимает с цепочки ключ от шкатулки, размахивается и бросает его.

Ключ летит над городом.

Планирует.

Ключ достигает воды и врезается в ее толщу, оставляя на поверхности пузырящуюся воронку, которая засасывает в себя вихляющую ноту всплеска – как каркающий глоток, как кнаклаут, как щелчок задвижки, как удар по стеклу указательным пальцем правой руки.

И сразу уходит ко дну, где зарывается в ил, а густая непроглядная толща смыкается над ним.

Нет, теперь его во век не сыскать, будет себе перемещаться по воле течения, покрываясь илом и ржавчиной. Может быть даже, и до моря таким образом доберется, где все дно усеяно такими же выброшенными ключами…