Любовь моя

— Все-то ты переводишь в религиозную плоскость. Преисполнилась важностью! Только это Слово мало что тебе объясняет. Вот почему Господь рано отнимает жизни у гениев? Возьми хоть Пушкина, Лермонтова. Столпы русской классики! Да пребудет с ними вечная любовь, — сказала Инна.

— Забыла вспомнить Есенина, Маяковского, Высоцкого… — подсказала Аня.

— Чего Он боится? — настырно потребовала у Жанны ответа Инна.

— Люди отнимают жизни.

— Так защитил бы. Не каждый день гении рождаются. Где Его всесилие, где пресловутая власть над миром? В жертвах Богу не должно быть смертей. Господи, если Ты есть, услышь мои молитвы и прости мою смелость, — сказала Инна. Последней фразой она нарочно поддела Жанну, чтобы «завести». Ей хотелось ее позлить. Это было сильное, необъяснимое чувство.

Но возмущенно откликнулась Аня:

— Твой Бог, Жанна, не сумел помочь даже мне, маленькому беззащитному ребенку. И мою боль проглядел? И я после этого должна верить в Его доброту и считать, что нашла в Его лице защитника? Ты, Жанна, и в мыслях себе моей ереси не допускаешь? Разве не в таком качестве ты Его любишь? Нам, детдомовским трудно поверить в Бога. Мне запомнились слова нашей нянечки: «Кто в своем отце не увидел Бога, тому трудно увидеть в Боге Отца».

— Кажется, Лаплас утверждал: «То, что мы знаем, — ограничено, то, чего не знаем, — бесконечно», — не поддалась Жанна.

— Шутники утверждают что, «гениальные мысли кумиров — корвалол для нас, обыкновенных», — сказала Аня, не поняв намерений Инны, и тем остановила болезненный для себя разговор.

— Правильно говорят. Пока человек способен шутить над собой, мир не безнадежен, — подтвердила Инна чьи-то разумные слова.

— Я не полагаюсь на всякого рода отдельные фразы. Они бывают однобоки и подчас выдают мнения противоположные кем-то уже высказанным. Если хорошенько покопаться в книгах, то всегда можно найти утверждение, опровергающее, перечеркивающее только что произнесенное. Тем более, если оно вырвано из контекста. Вот, например, скромность одни философы определяют как проявление слабости характера, даже глупости, а другие возносят как великое качество, как талант, но прежде всего, как признак воспитанности.

— Я ничего не имею против скромности, — возникла Жанна со своим комментарием. Но остановить Аню ей не удалось.

— Каждое слово многозначно и человек использует то его значение, которое ему на тот момент ближе или полезнее. Из-за неоднозначности понимания смысла слов возникают сложности взаимоотношений между людьми. Истина существует, но она многогранна и трудноуловима, — сказала Аня, и из философского русла направила разговор в сторону быта, приземлила.

— Этим летом попала моя подруга в больницу, а тут подошло время высаживать перед домом цветы, так я и свою и Валину клумбу засадила петуньей и астрами. Пусть, думаю, порадуется, когда домой после операции вернется. Так соседки-«лавочницы» усмотрели в моем действии то ли подвох, то ли злонамеренность. Мол, хороню я подругу заранее, не верю в ее выздоровление.

— Причем здесь неоднозначность в расшифровке смысла слов? Характеры у тех твоих соседок пакостливые, сволочные. В черной дыре зла существуют. В любом поступке гадкое видят. Есть такой тип людей, — высказала свое мнение Жанна.

— Вот тебе другой пример, более серьезный. Когда Василий Сталин учился в летном училище, его долго не выпускали в самостоятельный полет. Инструктор всегда сидел за его спиной. А ведь Иосиф Виссарионович мог приказать, но не делал этого. Одни этот факт расценивали, как стремление вождя приучить сына всего добиваться самостоятельно, самому требовать, настаивать, а другие осторожно намекали на то, что оберегал вождь любимчика, не торопился посылать на смерть. Вот и суди, кто прав. Так вот я думаю, что и философы формулируют свои фразы исходя не только из объективных предпосылок. Субъективное мнение сюда тоже примешивают, — не отступила от своего мнения Аня.

Оспаривать ее слова желающих не нашлось.

*

— Уверовать в слова писателя можно только, когда он обращается не только к разуму, но и к сердцу, когда его произведение эмоциональное. — Это Аня снова принялась настойчиво вразумлять Инну своими сентенциями.

— Чудовищная глупость. Познания из школьного учебника литературы?

— Из вузовского, — отрезала Аня. И подумала с грустью: «Почему Инна такая отталкивающе-грубая? Хочется наговорить ей резкостей. Но выяснение отношений может перерасти в скандал. Она стремится быть оригинальной, хочет выделиться из общей массы, боится быть банальной? Почему я покорно выношу ее ухмылки? Ее жалею? Себя. На каком основании ожидаю к себе снисхождения? Я на самом деле вылезла с примитивом. Выступила во всем блеске своей… глупости. Лучше бы умно промолчала. Зачем завожусь и тем самым подогреваю ее азарт?