Любовь на острове чертей (сборник)

От этого шепота у Ильи обрывалось сердце, в носу начинало остро пощипывать, а глаза наполняли горячие слезы умиления. И все забывалось: размолвки с Тамарой, маленькая зарплата, нищенское существование. Действительность уплывала назад и вбок: он был самым главным на свете человеком, на которого смотрели снизу вверх, искали приязни, боялись и уважали, но главное — любили. Любили так безоглядно и бескорыстно, как могут любить только маленькие дети.

Его брак с Тамарой, в общем, получился удачным. Жили спокойно, что называется — по средствам — и достаточно дружно, если не считать неизбежных споров, диктуемых бедностью. На сторону не бегали, ни он, ни она. Да и как тут побежишь, когда постоянно под присмотром: на работе вместе, после работы вместе, во время отдыха тоже вместе. Со стороны — идиллия, а изнутри — рабство по договоренности. Он ей должен, а она ему. Раздельно, конечно, проще было бы жить, но раз уж так сложилось, пусть остается. Как у всех, значит — правильно.

В один из дней Илью пробрал зуд другой жизни. Достал человека штиль размеренного существования, захотелось выйти в бурное море. Вдохнуть полной грудью ветер, облизать соленые от брызг губы. А началось все с самой безобидной экскурсии.

Хозяин салона решил устроить работникам коллективный отдых. В одно прекрасное летнее утро три парикмахера с женами плюс две педикюрши и одна уборщица уселись вместе с хозяином и его супругой в микроавтобус и покатили на север. За десять лет — в первый раз.

Завтракали в сельском ресторанчике посреди полей. Почти пасторальная простота — грубые скатерти на деревянных столах, жужжание пчел, вьющихся вокруг цветов за окнами, пышные букеты в керамических вазах у стен. Незамысловатое, но обильное меню: творог в деревянных мисках, маслины, обильно политые маслом, салат из свежих помидор, огурцов, сладких перцев и базилика, коричневые булочки с хрустящей корочкой. Все свежее, только что приготовленное и потому имеющее неповторимый вкус натуральности, напрочь убиваемый автоматическими линиями молочных комбинатов и холодильниками супермаркетов.

Через час после завтрака микроавтобус остановился на границе с Ливаном, там, где дорога, вьющаяся по склону горы у моря, упирается в железный забор между двумя полосатыми будками. Ливан был совершенно не причем, просто именно здесь начинался спуск к пещерам, выбитым волнами в крутом склоне. Экскурсовод что-то рассказывал, но Илья не слушал. Он прожил в Израиле больше пятнадцати лет, а в Галилее оказался впервые. Его поразило сочетание цветов: ослепительно белые скалы с черными бугорками более плотной породы камня и лимонная вода, лениво облизывающая коричневые утесы, обросшие зеленым мхом водорослей.

Спустились в пещеры, осторожно ступая по скольким от сырости ступеням. Внутри царил полумрак, было прохладно и влажно. Вода мягко и мощно вливалась в небольшие лагуны через узкое устье, промытое за сотни, а может и тысячи лет. Солнечные лучи, проходя сквозь проломы в своде, пробивали насквозь изумрудную воду, высвечивая камни на дне и серебристых юрких рыбок.

Группа пошла дальше по тоннелю, под непрерывный шелест экскурсовода, а Илья остался у края лагуны, облокотился на позеленевший поручень и перевел взгляд на белую полоску пены. Он вдруг ощутил странное смятение: сердце застучало быстрей, дышать стало трудно, по спине колкими мурашками прокатился озноб.

— Какая мягкая вода, — подумал Илья, — и какой крепкий, твердый камень. Но что она делает с ним, как свободно и причудливо меняет его форму. А я, что я делаю со своей жизнью? Пусть я мягкий, безвольный человек, но неужели моя воля мягче воды?

Эти мысли потянули за собой другие, разворачивая блестящие перспективы смысла и сияющие вершины иного понимания. Откуда они проникли к нему в голову, как залетели, незваные, в его парикмахерские мозги? Он никогда не задумывался о подобных вещах, попросту не замечая ни религию, ни философию, ни цветастые разглагольствования модных гуру.

Плескалась вода, припадая к скалам, едва слышно посвистывал прохладный ветерок, крепко пахло йодом, солью, рыбой. И каждое тугое движение волны находило отзвук в душе Ильи. Мир вошел в его сердце, и сердце стало миром.

— Что это, — с тревогой думал он, — что со мной? Может, так приходит инфаркт?

Он положил руку на грудь и озабоченно прислушался. Сердце билось хоть учащенно, но ровно, без малейших признаков боли. И ему вдруг стало жаль себя, жаль уходящую по пустякам жизнь, проскальзывающую между бытовыми невзгодами точно вода сквозь расщелины.

Илья оттолкнулся от поручня и поспешил вслед за группой.

— Совсем нервы расшалились, — думал он, старательно ставя ноги в борозды посреди коридора. — Надо взять себя в руки.

— Ты где там застрял? — спросила Тамара, когда Илья, догнав группу, хозяйским движением подхватил жену под локоть.

— Загляделся на лагуну, — громко, во всеуслышание объявил он. Потом, наклонившись к розовому ушку жены, и почти прикоснувшись губами к золотой, торчащей чуть набок сережке с маленькой настоящей жемчужиной, прошептал:

— Пописал, пока никого не было.