Любовь на Таганке

– Ничего я не знаю, спроси у… у них полно связей. Вчера с ней несли неподъемные сумки. Ладно, пока! И не будь дураком, не ори!

Забавно было наблюдать тайные сходки двоих, иногда троих членов труппы. Каждый из нас носился со своей тайной вплоть до дня отбытия за границу.

У кого-то в чемодане приютились баночки с черной икрой, у кого-то фотоаппараты и все другое – разное, как нам, бедным, казалось, нужное для чужестранца.

Таможня… Лица артистов вдруг посуровели, уже не до улыбок: а вдруг вскроют чемодан и посыплются оттуда разные деликатесы…

И ведь везли не в свой рот – у себя в стране стол не ломится от этого черного богатства под названием «кавьяр».

Вспомнила: на каком-то банкете, где было много разных яств, одна наша актриса, уже до отвала насытившись, глядя на все это изобилие, пальцами открывала опухшие веки и приказывала своим вылезшим из щелок глазам: «Жрите! Жрите! Жрите!..»

Вот чего вспомнила? Не знаю.

Опять таможня. Милые таможенники подарили нам радость: все чемоданы были пропущены, и лица артистов вновь просветлели.

А уж как они засветились в самолете, где в то время разрешалось курить! Облако дыма хорошо скрывало загульную лихость отдельных лиц и все то, что их так веселило-горячило…

А свидание с долгожданной заграницей приближалось. Самолет начал снижаться… 20 минут… 15… 10… земля совсем близко… легкий толчок – и самолет уже бежит по дорожке… Сердце нервно стучит… Первые шаги по трапу… чужой ветерок ласкает лицо, и мы, кажется, на другой планете… Ах!.. Ах!..

Привет, чужестранка!..

Продолжаю восторженно восклицать…

А какое наслаждение было сидеть в зрительном зале и наблюдать репетиции спектаклей, особенно когда Юрий Петрович пребывал в хорошем настроении!

Он в какой-то светлой шерстяной кофте, глаза выбрасывают голубые искорки, ноги бегут и прыгают на сцену… ему не нравится, как репетируют артисты… на лице азарт сиюминутного показа.

И вот он, его потрясающий актерский, на грани гениальности, показ, погружающий нас, артистов, в варево нахлынувших счастливых эмоций, заполняющих ауру зрительного зала гордостью и любовью к нашему художественному руководителю.

И мы счастливы!

Юрий Петрович «сыграл артиста» и – прыжок со сцены… глаза тут же гасятся и уже почти сурово вглядываются в лица артистов, сидящих в темном зрительном зале, в наши лица. Всего мгновение, и что бы это означало, для меня тогда оставалось загадкой, хотя уже был 1969 год, когда Министерство культуры закрыло наш лучший спектакль «Живой». И, думаю, тогда поселившаяся в глубине души ярость помимо воли шефа спонтанно выбрасывалась наружу…

А Любимов, уже из зала, продолжает учить артистов на сцене, не забывая оглядываться на нас, чтоб подсмотреть нашу непрекращающуюся восторженную реакцию или – правда, незлобиво – сделать замечание наиболее громкому из нас. А как быть, когда тебя эмоции захлестывают!..

Но бывали и другие дни… Читаю в своих дневниках…

«1973 год. 31 мая.

Сегодня на собрании зверствовал шеф: “Еще раз повторится, Золотухин уйдет из театра!” То же самое о Бортнике и Антипове. С актерами разговаривает в непозволительном тоне. Оскорбительные слова в адрес Демидовой в ее отсутствие. После собрания к нему в кабинет пришла Марья (Полицеймако) по каким-то своим творческим делам. Не дослушав ее, повернулся к ней задницей…

Ю.П. внушает мне отвратительные чувства, и ничего не хочется понимать и оправдывать. Не хочется… работать.

Зритель – единственный, который не дает театр назвать постоялым двором… А прошло всего 9 лет со дня рождения театра. Через 3–4 года наступит 1977 год, который, как мне кажется, прочертит границу между двумя мирами».

* * *

А уже через 8 лет (в 1981 году) Юрий Петрович получит анонимное письмо от какой-то женщины, которая расскажет о своем сне, называя его вещим: «В ногах Любимова – трупы его артистов…»

«Юрий Петрович прочитал анонимку, собрав всех нас перед репетицией. Труппа молчит, кто-то вяло возмущается.

И ведь случилось… Случилось…

Ночью, когда открыт балкон и слышна тишина, хочется увидеть звезды… Их – нет…»

(обсуждение спектакля «Живой»)

1968 год

Театр приступает к репетициям спектакля «Живой» по повести Бориса Можаева «Из жизни Федора Кузькина». Министр культуры Екатерина Фурцева перед показом вызвала к себе Любимова, который в ходе «громкой беседы» смог убедить ее в нужности спектакля. Фурцева репетировать разрешила, заявив, что перед премьерой придет посмотреть сделанную работу.

1969 год

Комиссия от культуры приехала принимать-запрещать спектакль.

Кроме Фурцевой и ее многочисленной свиты, в зале было пусто: актерам строжайше запретили присутствовать на обсуждении спектакля. Не пустили даже художника Давида Боровского и композитора Эдисона Денисова, которые вместе с Любимовым создавали это замечательное сценическое творение. Каким-то невероятным образом в зал проник Андрей Вознесенский.

…Динамик в нашей женской грим-уборной орал голосом министра культуры.