Любовь одной актрисы

Акатош, как сказала бы Женя, охреневал от происходящих событий – мгновенно понял, что он оказался все-таки в рабстве. Он, как и иномирянка, проснулся в закрытой колеснице уже на подступах ко дворцу. Правда, в отличие от Жени, в запертой колеснице он был один. Еще бы, такой ценный экземпляр!

Акатош коснулся головы – волосы непривычно разметались по спине. Значит, бинтов больше нет. Плохо…

Когда колесница остановилась неподалеку от дворца, Акатош испытал доселе невиданные впечатления.

Его грубо и нагло выдернули из телеги здоровенные загорелые мужики в белых с золотыми каемками тканях. Не церемонясь, рывком стянули с него рубашку, схватив под руки, привели в небольшое здание на задворках дворца. Усадили на стул перед темноволосой женщиной в белом с золотом платье.

– Что умеешь делать? – спросила она, оглядывая великолепную мускулатуру, черные дивные волосы до середины спины и изумительно красивое лицо будущего раба. Прицокнула языком в явном восхищении.

Акатош промолчал, опустив глаза в пол. Отвечать ему не хотелось. Он чуть ли не впервые за всю свою долгую жизнь испытывал новое чувство, и имя ему было «унижение». Он ощущал себя необычной диковинной рыбой, которую выбило волной на берег. И теперь все смотрят, поднимают за плавники, трогают блестящую чешую… Противно.

– Лучше бы тебе ответить, будущий раб, – нехорошо ухмыльнулась женщина, – в этом королевстве и особенно в этом дворце мне подчиняются все рабы и слуги.

Акатош поднял на нее удивленный взгляд.

Молодая, но некрасивая, с резкими чертами лица. Зачем она так себя ведет?

– Я умею обращаться с мечом, – сквозь зубы сказал бог.

– Э, нет, – засмеялась женщина, – новым рабам мы оружие в руки не даем. Ну, только если только для потехи на арене. А такое красивое лицо нельзя ранить.

На этих словах она потянулась к Акатошу, обхватила его подбородок пальцами.

– Будешь прислуживать во дворце, придворные дамы тебя высоко оценят, – протянула она, – но сначала я тебя попробую.

Акатош грубо вырвался из ее захвата. Острый ноготь до крови царапнул его по щеке.

Женщина дробно и коротко рассмеялась и тут же кивнула к стоящим у входа охранникам, которые и привели Акатоша.

– Метку ставьте, да объясните хорошенько, что тут и так. Будет сопротивляться – на хлеб и воду в подвал, но ненадолго. До поумнения. Шкурку не портить, не бить.

Акатоша снова схватили под руки с двух сторон, не давая и шанса вырваться.

Впихнули в соседнюю комнату, усадили у жаровни, надежно фиксируя руки. Один из этих, в белом, вынул из огня раскаленный докрасна прут с печатью на алом навершии. Пламя, капая с прута, отразилось в вишневых испуганных глазах Акатоша. А в следующую секунду раскаленный металл без сожалений коснулся нежной кожи на запястье бывшего бога, оставляя глубокий шрам-ожог в виде двух скрещенных змей. Акатош кричал, рвался, но сил, обычных человеческих сил недоставало.

На его рану тут же щедро плеснули лекарственного отвара и затянули куском тряпицы. От этих грубых манипуляций Акатош прикусил до крови губу, пытаясь унять крик, рвущийся из груди.

Несчастного, почти сломленного болью бывшего бога насильно напоили лекарством и оставили одного в небольшой темнице, заперев дверь.

Акатош без сил опустился на холодный пол. Запястье пульсировало болью, но она постепенно стихала, с каждой минутой становясь слабее. Но другая боль – бешеная, яркая, огненная – вдруг разгорелась в груди Акатоша, и была она намного сильнее ожога.

Такое неосторожное обращение с богом, которое позволила себе главная экономка дворца правителя песчаных земель, никогда не приведет ни к чему хорошему. Старые, забытые за века жизни на островах воспоминания всплыли как-то вдруг, внезапно. Ненависть, растерянность, унижение… Десятки неприятных эмоций, которые богу до этого не доводилось испытывать, выжимали душу, отбрасывая его память все дальше и дальше. Он вспомнил как-то вдруг, внезапно, вкус праха на губах, который оседал на выжженую его силой землю. Вспомнил упоительный запах страха – горячий, азартный. Вспомнил кровь, которая лилась и лилась, впитываясь в почву. Вспомнил обломки разрушенной звезды, на которой больше никогда не зародится жизнь.

Глаза бога огня и ярости зажглись багровым, черты лица заострились – теперь вряд ли кто-нибудь мог назвать его красивым. Это не было красотой, как не могла быть красотой кипящая лава, сносящая и губящая людей, дома, города…

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Акатош неудачно не повернул раненую руку. Вскрикнул. Память втянулась обратно, оставив после себя дурное послевкусие. Человеческое слабое тело, которое нужно питать археями… С таким телом нельзя ничего сделать. Подчиниться? От этого слова Акатоша едва не вывернуло. Если подчинение означает то, что он уже испытал, то как можно так жить изо дня в день, из года в год?