Любовь плохой женщины

— Она кому угодно зубы заговорит. Ее родители, как я слышала, очень «продвинутые» lasses-faire. И слишком уж современные. — По округе ходила молва, что у Эйнсли были «теории». — Люси уже нахваталась у Джасинты дурных манер. Ты, наверное, тоже заметил, что в речи у нее появились абсурдные… — Она хотела употребить новое для себя слою «сленговые», но оно совершенно вылетело у нее из головы. — Эти жаргонные словечки, — вышла из трудного положения Джеральдин. — Мне они так не нравятся, а тебе? Они унижают королеву Англии. — Она провела пальцами по лбу, и гримаса раздражения исказила ее лицо. У нее совершенно не было сил, сказала она себе. Капля спиртного ей бы сейчас совсем не помешала. А как там со временем? Пять минут восьмого. На это развлечение в кругу семьи она выкинула десять фунтов. Откровенно говоря, лучше бы они остались дома и посмотрели ящик.

Джон открыл свой портфель и сложил туда бумаги. Шансов на то, что он сможет проглядеть их сегодня вечером, не оставалось. Он собрался с духом и спросил:

— Не знаешь, Элеанор определилась с поездкой в Шотландию?

Если бы только мать Джеральдин могла четко сказать «да» или «нет» в ответ на их просьбу… Но разумеется, это было не в привычках Элеанор Гарви. Она любила унижать; она любила, чтобы люди стояли с протянутой рукой или до последнего момента мучились неопределенностью. Он подозревал, что порою она объявляла о своем намерении прибыть к ним с визитом, просто чтобы они не расслаблялись. К ее визиту дом вычищался и вылизывался. Перестирывались горы белья. Копперфилдс блестел в трепетном ожидании высокой гостьи. Джеральдин запасала невероятное количество провизии — лучшей из того, что можно было купить. Люси и Доминику внушались правила хорошего поведения — о чем можно и о чем неприлично говорить за столом. А потом, в последнюю минуту, Элеанор звонила сказать, что не приедет, ссылаясь на насморк, простывшее плечо, другую договоренность.

— Еще нет, — ответила Джеральдин сурово.

Джон понял, что касаться этой темы было опасно. Он бесшумно пошел закрыть стеклянную дверь, распахнутую порывом ветра. На лужайке перед домом Доминик с удивительной сноровкой подбрасывал ногами футбольный мяч (такое умение было неожиданным для столь непостоянного в своих прихотях мальчишки). Казалось, что мяч прилипал к носкам его кроссовок, сначала к носку правой, потом — к носку левой ноги; мяч ловко балансировал вопреки силе земного притяжения. Одетый в шорты и майку, загорелый, светловолосый Доминик являл собой прекрасное зрелище. Джону странно было думать, что это его сын, его наследник, его потомок. В Доминике Горсте было так много от Гарви, что Джону не верилось, будто он действительно приложил руку — ну, не руку, строго говоря, а… и так понятно, что он приложил, — к его рождению. Настоящий сын Джона, его истинный наследник был бы куда более слабым, неловким существом.

«Он непременно зафутболит мячом в крышу теплицы», — беспомощно предрек про себя Джон. Еще одна старая стеклянная панель, тонкая, потрескавшаяся, хрупкая, была обречена рассыпаться вдребезги. Но ему и в голову не пришло постучать в окно или выйти и по-отцовски отчитать сына. Он утратил какое бы то ни было влияние на детей уже много лет назад.

Время от времени Люси, любившая покомандовать, пыталась прибегнуть к его влиянию: она ссылалась на него в случаях, когда не могла справиться с братом («Папа запретил тебе так делать»). Или же она грозила ужасным отцовским гневом («Сам будешь виноват, если папа узнает, что ты натворил»). Но Доминик, равнодушный от природы, не обращал на ее уловки никакого внимания, в лучшем случае — посмеивался над ними.

Джеральдин, как могла, старалась удержать детей под контролем. Джон уважал ее за это, восхищался ее настойчивостью, ее упорством. Но он знал, что эту битву лично он проиграл.

— А как Кейт? — спросил он, по-прежнему глядя на Доминика, но думая уже о других вещах. Он стоял очень неподвижно, очень ровно. Джеральдин пришлось отвечать его затылку.

— Ну, как сказать…

— Она держится, как тебе кажется?

— Учитывая ее обстоятельства — да, неплохо. Она подрезала кусты цеанотуса.

— Бедная Кейт. Она так любила сына.

— Больше, чем следовало, тебе не кажется?

— Откуда мне знать?

— Так или иначе, все это очень неприятно.

— Да.