Любовь по обмену

Как зомби, на негнущихся ногах спускаюсь к завтраку.

– Доброе утро, зайка! – весело приветствует мама.

Она не подозревает, что мне эти слова, что ножом по сердцу. Потому что он так меня называл. Или называет. Уже не понимаю. Всего сутки без него, но всё потеряло смысл.

– Привет, мам, – отзываюсь.

И обрушиваюсь на стул, как мешок с картошкой.

– Привет, боец. – Папа чмокает меня в макушку и садится за стол.

Чай. Свежие оладьи со сметаной. Варенье. Мед.

А мне кусок в горло не лезет.

Перед глазами его завтраки: сэндвичи, яичница с беконом, тосты, панкейки, вафли, хлопья. Его шутки. Его поцелуи.

– Как настроение? – наигранно весело спрашивает мама.

– Люд… – ворчит отец, понимая, что все это приводит меня в еще большее уныние.

– Миш, – голос мамы звучит надрывно, – у меня сын в Америке остался и дочь собирается уехать! Не беси меня лучше!

– Не видишь, плохо ребенку?

– Вижу. Вот и пытаюсь поднять ей настроение. – Она бросает полотенце на спинку стула и садится.

– Не ругайтесь, – говорю тихо, не поднимая глаз от тарелки. – Все хорошо, я в порядке. Правда.

– Да где уж в порядке? – Кружка в руках мамы дрожит, звонко ударяясь о блюдце. – Я сама по нему уже скучаю. Представляю, что с тобой творится!

– Люд, – просит папа, касаясь ее руки.

– Что Люд? Что Люд? – не выдерживает она. – Он что, не мог побыть здесь все лето? К черту эти визы, документы, всю эту… – Она запинается и наконец произносит то, что никогда раньше себе не позволяла: – Всю эту хрень!

– Мам, – вступаю я.

– И не мамкай. – Она всхлипывает, роняя ладони на стол. – Скажи ей, отец!

– Что сказать? – вздыхает он, отодвигая от себя тарелку с оладьями.

Я внимательно смотрю на него.

– Скажи, как этот старый хрыч…

– Да не старый он!

– Как этот старый хрыч, – не унимается мама, – просил тебя выгнать его сына обратно в Штаты! Как деньги предлагал, чтобы ты его уговорил вернуться! Он. Все он! – Она разводит руками. – Разлучил их.

Папа смотрит на меня виновато.

– Мам, все нормально, – пытаюсь улыбнуться, – знаю я все. И могла бы удержать Джастина силой, уговорить его не уезжать сейчас, а сделать это позже. Но… он же сам этого хотел, ведь так? Его отъезд в Россию в свое время был спешным, против воли. Он соскучился по всему, что оставил там. В Америке его дом, семья. Подумай об этом.

Я опускаю взгляд, беру чашку и маленькими глоточками пью чай с лимоном. Родители молчат. Лишь спустя минуту они снова приступают к еде.

Так мы переживаем утро.

* * *

– Отличного дня, заяц, – бросает мне на прощание отец, когда я выхожу из машины возле универа.

– И тебе, папа, – наклоняюсь и прежде, чем закрыть дверцу, тихо говорю: – И спасибо тебе за все. Знала, что ты не подведешь.

Он просто кивает.

А я закрываю дверь, разворачиваюсь и иду вверх по ступеням. В груди такая тяжесть, что с трудом удается дышать. Каждые две минуты проверяю телефон, ожидая новой весточки. Прохожу мимо Славы в коридоре. Мы чуть игнорируем друг друга.

Входя в нужную аудиторию, даже не пытаюсь натянуть на себя маску беззаботности. Мне плохо, мне больно, и я не хочу этого скрывать. Душа растоптана. Сердце изранено. Еще недавно такое большое и окрыленное, сегодня оно свернулось до размеров наперстка и боится сделать лишнее движение, чтобы не рассыпаться у всех на глазах.

– Привет!

– Привет, Зоя!

– Ну, как ты?

– Он уже уехал, да? Вот беда.

Все вокруг то же самое. Люди, обстановка, столы, стулья, снег за окном и даже весеннее солнце, но все равно пусто, потому что его нет. Каждый новый вдох – испытание, каждый новый день – еще одна маленькая жизнь без него.

– Привет! – Маша выглядит настолько обеспокоенной, что мне становится стыдно за то, что заставляю ее волноваться.

Она обнимает меня, а Димка кладет свою тяжелую руку мне на макушку. Благодарю Всевышнего за то, что не приходится рассказывать о том, что у меня внутри прямо сейчас, ведь начинается лекция.

– Hello, students, – приветствует нас Станислав Вячеславович.

Я мысленно отнимаю десять часов, чтобы понять, который сейчас час в Калифорнии.

Занятие кажется бесконечным. Глядя в тетрадь, продолжаю убивать свою грусть силой воли.

Джастин целует меня после вечеринки, мы сидим на крыше моего дома, поем песни на соревнованиях, идем пешком в универ, катаемся на скейте, едим мороженое в кафе – эти воспоминания преследуют, они меня душат.

Слушаю вполуха, о чем вещает преподаватель. Продолжаю пялиться в белый лист бумаги, расчерченный клеточками. Изредка принимаю участие в разгоревшейся дискуссии по поводу грамматики, давая короткие, односложные ответы.

Головы не поднимаю. Мне не нужны их сочувственные взгляды.

– Зой, – окликает меня Вика на перемене, когда мы идем в столовую. – Постой, пожалуйста.

Сжимаю челюсти. Только ее издевательств мне сейчас не хватало.

– Что? – оборачиваюсь.

Собираюсь с духом.

– Я… – Молчаливая в последнее время Старыгина теперь и вовсе выглядит растерянной. – Не подумай ничего плохого, – она нервно поправляет прическу, – в общем, я просто хотела сказать…

– Говори, – выдыхаю устало.

– Прости меня, ладно? – Девушка закусывает губу.

– Ладно, – отвечаю спокойно, – только я на тебя не обижалась.