Любовь по завещанию. Айрон и Марион

Он поднял одну бровь, будто удивился, и не отрывая взгляда сделал всего один шаг, оказавшись вплотную ко мне, а потом схватил за подбородок, чем напугал до чертиков:

– Боишься меня?

– Вот ещё…

Как же меня трясло, хоть и продолжала пытаться удержать невозмутимый вид и уверенно смотреть в его наглые, злые глаза. Получалось плохо. Ещё и этот низкий, с хрипотцой голос отзывался внутри волной смущения. Кажется, я покраснела как девчонка. И конечно этот мерзавец заметил.

– Или хочешь? – продолжал насмехаться он.

– Да как ты…

Как он вообще мог о таком подумать?! А сказать как? Это же ужасно! И так… обидно. Что даже раб относится ко мне без уважения. Что говорить об остальных. Все всегда смотрят на меня свысока. Но ему же… я вообще ничего не сделала! Возилась с ним. Как прислуга. А он… От обиды захотелось уколоть его ещё сильнее, тоже обидеть так, чтобы перестал обращаться со мной вот так, чтобы отстал от меня!

– Шлюха! – выплюнула неприятное слово и замерла, чувствуя как вторая его ладонь сжимается в кулак. Вот сейчас он меня ударит. Сейчас…

Едва подавила желание зажмуриться, чтобы не доставлять ему удовольствия, демонстрируя свой страх и слабость.

Но Ай вдруг, последний раз окатив волной брезгливости, опустил глаза и отошел на несколько шагов назад, больше не поднимая головы и не говоря ни слова. Я же, взметнув платьем волну воздуха, спешно поднялась в свою комнату и закрылась изнутри. Руки дрожали.

Его вопрос… А действительно, боялась ли я своего раба? Да, боялась. Но даже себе самой не могла признаться, что он – постельный раб, ничтожество, которое имели высокочтимые дамы, а может и не только дамы (тут меня передернуло) – единственный мужчина, который вызывал отклик моего тела.

Это было так стыдно и унизительно – желать не просто мужчину, а раба. Даже такого физически совершенного, как Ай. Нет, я никогда не признаюсь в этом никому. И никогда не позволю между нами произойти чему-то большему. Я должна избавиться от него. Да. Это будет верным решением.

И все же изнутри меня пожирало сожаление о сказанных последних словах. Точнее слове. Для леди оно вообще было просто недопустимо, но я так разволновалась и разозлилась, что позволила себе это грязное ругательство.

Теперь я видела, что мужчина не смирился со своим положением, ему неприятно было то, во что его превратила моя тётушка, вероятно, сломав волю магией и артефактами. А я так низко поступила, указывая ему на это… Пусть и в ответ на дерзость. Пусть любая другая хозяйка поступила бы с ним за такое ещё хуже. Но я не должна была. Только не я… Знающая, каково это – когда тебя презирают за то, что ты не в силах изменить.

Угрызения совести мучили меня всю ночь, глаз сомкнуть так и не смогла. Мысли о том, что мое изначальное отношение к рабам, вложенное матерью и тётей, трещит по швам, не давали покоя.

Я считала, что они не полноценные люди, не способные на чувства. Да только с момента похорон раз за разом убеждаюсь в обратном. Старик-дворецкий, Мартин, а больше всего – Ай, все они заставляют меня осознать, даже против воли, что я не права. И чувствуют они, и боятся, и свободы хотят… Так же как любые другие.

Если уж старик в таком почтенном возрасте прослезился от мыслей об освобождении, то молодой мужчина явно этого желает ещё больше. К тому же, по его документам я выяснила, что изначально он должен был стать бойцом, а не постельной грелкой. Моя тётушка была той ещё стервой, если решила поступить с ним именно так, ну или каков же был её к нему к нему интерес, раз так поступила…

А то, как он реагирует на подобные мои высказывания, как нельзя лучше показывает, что тема ему не просто не приятна – противна. И я противна – как хозяйка, как госпожа.

Он называет-то меня так через силу. А уж говорить о покорности… Нет. Мы все были не правы. Я, мать, тётя. Лишь княгиня относилась к ним как к людям, а не вещам. Я же стала в этом плане карикатурой своих старших родственниц.