Любовь под боевым огнем

Произошла остановка. Все слезли с коней, чтобы подкрепиться силами и обменяться дружескими пожеланиями. Недоверчивый степняк выказал при этом всю тонкость заботы о благе сородичей. Он поминутно прикладывал руки и ко лбу и к бороде и рассыпался в уверениях преданности королеве, а между тем при прощальном слове он без обиняков сказал Якуб-баю:

– Вижу, что ты лжешь, как может лгать одна подлая лисица.

– Что сказал сардар? – спросил О’Донован.

– Он пожелал нам счастливой дороги.

Группа раздвоилась. Сардар отправился со свитой на запад, а О’Донован и Якуб-бай с арбой повернули на юг, по направлению к горному хребту.

На третьи сутки хорошего хода сардар приблизился к Шагадаму, которому русские дали свое название – Красноводск. Сардар появился в Шагадаме без свиты, без оружия, а главное без титула, поднесенного ему народным собранием Теке. При нем остался один есаул Мумын, и то с приниженным видом слуги, которому изредка дарят поношенные халаты.

Обратившись в мирного туркмена, Тыкма-бай остановился в ауле, расположенном на косе между рейдом и морем, где его всегда принимали с большим радушием. Не всякий туркмен мог пользоваться дружбой генерала Петрусевича, а между тем Тыкма-бай получил из рук его медаль и дружеское название – тамыра с правом приходить к нему на чай без приглашения. То было до пресловутой экспедиции неудачников.

Отдохнув в ауле от утомительного пути, Тыкма-бай проснулся раньше, чем солнце успело озолотить верхушки гор, окружающих Шагадам. Две чашки густо заваренного чая отлично восстановили его силы и он отправился – верхом, разумеется – на базар как бы за покупками разных мелочей, в которых так нуждаются в степи эти глупые жены и дочери иомудов.

Но, миновав базар, Тыкма-бай очутился на дальней горной вершине, с которой открывалось беспредельное море.

«Куда ушло то недавнее время, когда туркменские лодки были здесь как у себя дома? – задумался он о судьбе прибрежной Туркмении. – После аломана у Гурьева и даже у Астрахани лодки забегали сюда только для дележа добычи, а теперь?»

А теперь перед его глазами развертывалась иная картина. На рейде двигались суда, у которых паруса были заменены – не без помощи шайтана – огневой силой. Они подходили к длинной пристани, где персияне-рабочие изгибались под тяжестью переносимых на берег ящиков, мешков и связок железа. На что русским столько хлеба и железа? Вероятно, они привезли сюда весь свой урожай до последнего зерна. Но нет, там вдали шли еще суда и, разумеется, не пустые. Дым от них застилал весь горизонт…

Лежавший у ног Тыкма-бая Шагадам давно уже утратил характер крепостцы. Каменная зубчатая ограда его обветшала и кое-где обвалилась, а казарма жила нараспашку, так что в ее окнах, походивших на бойницы, висело только что выстиранное белье.

«При неожиданном нападении да еще с большими силами и с помощью аулиэ Джалута от этой стены останется один мусор, – думал Тыкма-бай, продолжая свои наблюдения с горной вершины. – К тому же этих маленьких сербазов нужно считать по четыре штуки на одного теке. Но разумеется, прежде всего нужно взять в плен генерала Петрусевича, что очень нетрудно. Налево возле пристани виден его дом, открытый со всех сторон, и если приставить по три мультука к каждому окну, то кто выскочит оттуда? Но где же у них пушки?»

Обведя глазами весь Шагадам, Тыкма-бай пришел к заключению, что русские спрятали свои пушки в казарму и, вероятно, туда же скрыли и тыр-тыр.

«Положим, для теке нетрудно принестись сюда вихрем, напасть и даже разорить Шагадам, но дальше что? Разве Петрусевич похож на персидского ильхани? Разве он не выдвинет из каждого окна по тыр-тыр? А кто тогда устоит? Кто поручится, что из Баку не перебросят сюда в одни сутки из-за моря много тысяч сербазов. Инглези дал совет напасть на Шагадам и перерезать его гарнизон, а сам уехал с девчонкой в Иран. Нет, теке не так глупы, чтобы спускаться в колодец на гнилом аркане».

Придя к этому решению, Тыкма-бай бросил прощальный взгляд на крепость и море, носившее когда-то и его лодки с добычей, и отправился в город со смиренным видом степняка, явившегося за покупкой иголок, ниток и других мелочей, необходимых женам и дочерям…

XVIII

Тыкма-бай хорошо знал прошлое закаспийской степи и умело отделял, что не всегда доступно уму восточного человека, сказку от истины. Александр Македонский, оставивший здесь следы своего похода, был в его глазах великим сардаром, а не только богатырем, шагавшим для собственного удовольствия через моря и реки и разрушавшим без всякой надобности города и скалы. Он понимал и топографию родной страны, и причины, почему многоводная Амударья иссякла на пространстве между Аралом и Каспием, и, уж разумеется, никто не мог бы объяснить толковее его, почему бедняк туркмен обращается в оседлого человека и, наоборот, человек со средствами переходит в кочевники.

Для Петрусевича, отдававшего свободное время ученым исследованиям о Закаспийском крае, Тыкма-бай был приятнейшим из степняков. К тому же оба они – и носитель высокой культуры, и сын нетронутой природы – были похожи друг на друга.