Любовь Стратегического Назначения

Может, я был непослушным пассажиром? Может, рассказывал несмешные анекдоты?.. Такие версии выдвигает Юра, когда мы с ним по вечерам пьем чай с молоком в его кабинете.

Я не могу ответить на эти вопросы. Потому что не помню подробностей своего появления в этом авто. Я вообще ничего не помню. Юра говорит, что так обычно бывает в романах у писателей, которые не могут придумать интересную судьбу своему герою. Эти писатели в самом начале отшибают персонажу память, а потом по ходу придумывают что-нибудь закрученное: герой оказывается, например, шпионом, в последний момент вспоминает о своих сверхспособностях и спасает мир.

Юра уже пытался проверить, умею ли я метать нож? Или понимаю ли я смысл того стука, который он производит карандашом об стол, называя это «азбука Морзе».

Ни нож, ни Морзе никак себя не проявили в тупой пустоте, называемой моей памятью…

Известно следующее: говорю я на обычном русском языке, без какого-либо заметного акцента, присущего определенному региону страны или ближнего зарубежья (Юра считает, что так, как говорю я, могут общаться в любом уголке России. Поэтому выяснить, откуда я конкретно — очень трудно). У меня нет каких-либо заметных шрамов (кроме затылка), отпечатки не значатся в картотеке правоохранительных органов. Юра объяснил мне, что существует некая информационная сеть (?), где можно узнать все, что угодно. Однажды он принес маленькую жужжащую штуковину и подровнял мои волосы (на затылке они росли весьма неохотно), одноразовым станком сбрил растительность на лице, посадил на фоне белой стены и (сфотографировал?).

— А теперь повернись в профиль! — командовал Юра.

— Это как? — спрашиваю я.

— Ухом ко мне.

— Каким?

— Любым! — и моргал на меня вспышкой.

Затем Юра разместил мое фото в Сети (?) и примерно месяц азартно ждал, что кто-нибудь сообщит обо мне НЕЧТО.

— Вдруг ты криминальный авторитет, и тебя разыскивает Интерпол, а? Тогда за твою голову наверняка вознаграждение. Я тебя сдам — и срублю капусты, понял?

Я ничего не понимал, но вежливо слушал и кивал; мне нравилось сидеть в этом уютном кабинете и пить чай с молоком, а не валяться в палате с храпящими и плохо пахнущими пациентами.

— Нет… — размышлял Юра, — для криминального авторитета ты молод слишком… А может, ты террорист? А?

Так ползли неделя за неделей. Ничего не происходило. Никто не знал, что за парень в белой футболке изображен на фото.

Тогда Юра, как он объяснил мне, для смеха раскидал (?) мое лицо по нескольким сайтам (?) самой разной направленности: «Познакомлюсь», «Проверь, насколько ты сексуален», «Банк спермы».

— Прикинь! Приглянешься ты какой-нибудь пиндосовской миллионерше. Я ей твою сперму толкну и свалю с этого долбаного Севера… Так что смотри! Если вздумаешь дрочить — сперму в стакан! Неси сюда — я ее хранить в морозилке буду! Понял? Я заведу журнал. Буду вести отчетность. Строгую! Мы потом тете оптом впихнем! Пару канистр!!! — Юра, смеясь, хлопал меня по плечу. Я тоже вежливо улыбался, мало что понимая. Почти ничего не понимая…

* * *

Жизнь здесь течет своим чередом. «Здесь» — в огромном больничном комплексе. Втором по величине в стране и первом на этих бескрайних белых просторах. Как мне объяснили, место, где я нахожусь — это Приполярье. Край земли. Тут несколько населенных пунктов, расположенных на приличном расстоянии друг от друга. Один из самых крупных городов обзавелся современным медпунктом немыслимых размеров: терапевтический комплекс, роддом, инфекция, неврология, операционные. В одной из них мне латали голову. В другом помещении — палате № 417 — я теперь живу. 12 этажей, сотни палат, коридоры, лифты. Люди в белых халатах… Это мой мир. Моя Вселенная. Ибо кроме этого — я ничего не видел.

Иногда я смотрю в окно. Вижу: белое до рези в глазах. Все белое. Только ночью появляется черное — небо.

Юра говорит, что скоро начнутся белые ночи. Потом растает снег и все изменится.

После того, как я пришел в себя в реанимации, весь утыканный капельницами и датчиками — прошло несколько месяцев. Сначала я не мог ходить и плохо говорил. Потом меня перевели в отдельный бокс. Я долго лежал в Отделении Пограничных Состояний. Затем меня определили в 417—ю палату. Через какое-то время мне разрешили вставать с постели и смотреть телевизор.

И всё это время, все эти дни, недели, месяцы — за окном БЕЛОЕ…

Иногда в коридоре, в хирургическом отделении, я встречаю мужчину, который подмигивает мне и спрашивает:

— Как дела, Дровосек?

Это профессор Васильев. Он всегда спешит. Я спросил Юру, почему Дровосек.

Он сказал, что есть такая сказка: человек, занимавшийся тем, что рубил деревья в лесу, постепенного превратился в железного. Ему заменяли металлическими те части тела, которые почему-то отваливались.

— Сифилитик, наверное, был, — говорит Юра, задумчиво стуча по клавиатуре, — в последней стадии. Время глухое было, древнее. Пенициллина на всех не хватало…

Юра инженер. Он «редкий специалист» (?), и это — «круто» (?).

— Я единственный, кто повелся приехать в такую даль, чтобы просвечивать мозги ненцам и вахтовикам, фак их так!