Любовь в отсутствие любви

Моника знала, что преувеличивает. Просто тяжело мириться с тем, что кто-то занимает то время Саймона, которое он мог бы провести с ней. Их счастливую любовь прерывали телефонные звонки, которые тянули его обратно, в ту,другую жизнь. Совсем недавно известие о том, что Мадж забрали в дурдом, ужаснуло бы Монику. Но сейчас она спрашивала себя, не затеяла ли Ричелдис хитрую игру и не предлог ли это для того, чтобы застукать их с поличным? Моника провела кошмарный час, меняя постельное белье, наводя порядок в ванной и обследуя каждую ворсинку ковра в спальне: не завалялась ли там какая улика в виде заколки или сережки. С Ричелдис станется заявиться на Сен-Питсбург-плейс! Впрочем, она напрасно так старалась: Ричелдис и не собиралась в Лондон. Она осталась в Патни наводить порядок, благо, там было чем заняться. Ей предстояло выбить ковры, сдать в химчистку мебельные чехлы, вызвать уборщицу — одному человеку привести этот кошмар в божеский вид было невозможно.

Когда Саймон добрался до дома тещи, он обнаружил жену и брата в саду. Они смотрели на огромное пламя костра, в котором корчились какие-то листочки, пакеты… Судя по всему, родственники серьезно взялись за дело. Ему сказали, что его помощь не требуется, а если он сильно жаждет принести пользу, то пусть отправляется домой и поможет миссис Тербот с Маркусом. Саймон почувствовал, что он тут явно лишний. И с облегчением удалился.

В Лондоне влюбленные могли встречаться в отелях. Но остаться незамеченной в Сэндиленде Монике не удалось бы. Она остановилась в местном мотеле. У Саймона не хватило духу сказать, что он бывал там раньше с мисс Джолли. Именно сейчас на него навалилась куча работы и много времени приходилось проводить с сынишкой. Он играл с Маркусом, вяло комментируя гонки крохотных электрических машинок, со свистом носившихся по полу. Только вечером, когда миссис Тербот уходила купать ребенка, Саймон мог ненадолго отлучиться. И вот в один из вечеров, когда такое «окно» выдалось, Моника спросила:

— Она ведь не может знать?

— Нет.

— Неужели она не замечает, что ты изменился?

— Я изменился только для тебя.

— Ты будто светишься. Она должна была заметить.

Где-то в глубине души его раздражала восторженность Моники. До недавних пор она всегда улыбалась насмешливо, как будто считала всех вокруг идиотами. Теперь ее улыбка была такой счастливой, что казалась почти глуповатой. С одной стороны, ему льстило ее отношение, но было в нем нечто неприятное, например, заискивающая манера заглядывать в глаза, словно ожидая похвалы или пылких признаний. К тому же сам номер в гостинице вызывал у Саймона отвращение и находиться там ему было крайне неприятно. Он снова посмотрел на полоску лампы над кроватью, тумбочки в скандинавском стиле, Библию, рыжие шторы. В такой же точно комнате (или это она и была?) совсем недавно он видел точно такую же улыбку на лице Рут Джолли. Господи, какие же все они одинаковые! Рут, Моника, мимолетные подруги — все они за очень короткое время ухитрялись вызывать гамму разнообразнейших чувств (вот только в гамме всего семь нот!) — сначала нетерпеливое ожидание, затем возбуждение, влюбленность, нежность и, наконец, жалость. Жалость всегда сменялась легким, едва уловимым презрением. Он так надеялся, что с Моникой все будет иначе, что она особенная, что она Та, кого он ждал всю жизнь… Увы! И лицо у нее какое-то глуповатое! А если посмотреть сбоку? Нет, опять — увы!

И все же Моника была иной. Саймон закрыл глаза и крепко сжал ее руку, переполненный щемящей нежностью. Ему нравилось ощущать себя влюбленным и жалко было расставаться с этим ощущением. Ему хотелось сохранить это чувство и сделать так, чтобы этой удивительной, хрупкой, ранимой женщине, с такой безоглядностью доверившейся ему, было хорошо.

— Жаль, что мы не можем всегда быть вместе.

— И мне.

— Тебе, наверно, очень трудно сейчас, любимый?

Он поморщился. В ее устах это слово звучало как-то слишком неестественно.

— Я отрываю тебя от дома, от детей…

— Я чувствую себя, как выжатый лимон. У меня нет никаких желаний, — признался Саймон. В эту минуту он был искренен. — Кроме того, что я хочу быть с тобой.

— А я с тобой, любимый. Я просто не могу поверить в то, что с нами сейчас происходит! — В ее смехе послышался перезвон колокольчиков — счастливых и насмешливых одновременно. — После того как двое снимают одежду и ложатся вместе, начинается такое… С ума сойти, правда?

— Правда.

— И подумать только — миллионы людей, которых мы видим на улице… все это делают.

— Некоторые.

— А чувства, которые мы сейчас испытываем? Почему весь мир не раздувается от счастья?

— Потому что они не чувствуют того, что чувствуем сейчас мы. Они просто корчатся по пять — десять минут в объятиях людей, которые им или физически неприятны вплоть до запаха, или до смерти скучны. Они физически совокупляются с теми, кто им просто не нравится. Они уже столько раз привычно, без чувств, это делали, что часто сам акт наводит на них скуку и мысль о нем вызывает тошноту…