Любовь в тягость

Вот уже больше двадцати лет я не поднималась на холм, что рядом с Сан-Мартино. Раньше он казался мне особым местом, красивым и опрятным, не таким, как другие части города. Но теперь я увидела холм иным. Площадь изменилась: куцые, чахлые платаны, скопление машин, какие-то металлические конструкции, выкрашенные желтым. Вспомнились пальмы, которые раньше росли в самом центре площади и в детстве казались мне такими высокими. Возле груды строительного мусора сидела женщина-карлица, на вид больная. Магазин сестер Восси я отыскала не сразу. Я кружила по пыльной, галдящей площади, измученной шумом стройки и автомобильными гудками, под тяжелым навесом неба – оно хмурилось, чернели тучи, но дождь никак не проливался. За мной по пятам шел дядя Филиппо, продолжая ворчать на грубиянов из автобуса, хотя с момента ссоры миновал уже час. Наконец я остановилась перед витриной с лысыми манекенами в трусах и бюстгальтерах – пластмассовые женщины замерли в раскованных, иногда даже вульгарных позах. Среди зеркал, металлического блеска и подсветки я едва разглядела тройное “V” над дверью магазина – единственное, что осталось прежним. Картина, которая мне так нравилась, тоже исчезла.

Я посмотрела на часы: четверть одиннадцатого. Суета вокруг была такая, что площадь с ее дворцами, серо-сизыми колоннадами, несмолкающим гомоном и пологом пыли походила на карусель в вечном движении. Дядя Филиппо покосился на витрины и решил отойти подальше, смутившись от обилия мощных ног и налитых грудей, – ему не нравились мысли, на которые они наводили. Сказал, чтобы я не мешкала, а он подождет на углу. Впрочем, подумала я, мне ведь не нужен был провожатый, он сам вызвался. Я вошла внутрь.

Я всегда представляла себе магазин сестер Восси погруженным в полумрак, а его хозяек – тремя славными старушками в длинных платьях, с нитками жемчуга на шее и волосами, собранными в аккуратный пучок, заколотый шпильками из прошлого века. Но все оказалось не так. В глаза бил резкий свет, покупатели будто силились перекричать друг друга, проталкиваясь между манекенами в атласных халатах, разноцветных майках и шелковых чулках, лавируя среди бесчисленных банкеток; продавщицы оказались одна моложе другой – густо накрашенные, в облегающей форме фисташкового цвета с вышивкой в виде тройного “V”.

– Это магазин сестер Восси, верно? – спросила я у одной из них, на вид более отзывчивой, чем остальные; похоже, ей было неуютно в этой фисташковой форме.

– Да. Что желаете?

– Могу ли я поговорить с одной из сестер Восси?

Девушка оторопела.

– Они теперь не ведут дела, – ответила она.

– Умерли?

– Вряд ли. Просто решили, что пора уходить.

– И передали магазин новым хозяевам?

– Они ведь уже в возрасте были, вот его и продали. Сейчас здесь всем заправляют другие люди, но марка осталась та же. Вы их давний клиент?

– Моя мать, – уточнила я. И принялась не спеша доставать из своего пакета трусы, халат, два платья – вещи, обнаруженные в чемодане Амалии, – и раскладывать их на прилавке. – По-моему, это куплено здесь.

Девушка окинула взглядом вещи.

– Да, это наш товар, – подтвердила она и вопросительно посмотрела на меня. Я уловила, что она пытается угадать мой возраст и, соответственно, прикинуть возраст мамы.

– В июле ей будет шестьдесят три, – сказала я. И потом солгала: – Но белье предназначалось не ей, а мне. Подарок ко дню рождения. Двадцать третьего мая мне исполнилось сорок пять.

– Здесь по меньшей мере пятнадцать подарков, – заметила девушка, пытаясь разрядить обстановку.

Как можно мягче и доброжелательнее я объяснила:

– Что и говорить, вещи чудесные, как раз на мой вкус. Вот только платье узковато, и трусы немного тесные.

– Хотите обменять? В этом случае понадобится чек.

– Чека у меня нет. Но все это куплено именно здесь. Неужели вы не помните мою мать?

– Увы. В магазин ведь столько разных людей приходит.

Я огляделась вокруг: женщины, не умолкая, возбужденно говорили на диалекте, громко смеялись; увешанные драгоценностями, они выходили из примерочных в одних трусах и лифчиках либо в купальниках – почти неприметных на теле, сшитых из леопардовой ткани, или золотистых, или серебристых, – выставляя на всеобщее обозрение пышные, изъеденные целлюлитом формы, в которые безжалостно впивались тонкие лямки; они беззастенчиво разглядывали свои бедра и ягодицы, поправляли уверенными ладонями грудь и, не обращая внимания на окружающих, принимали роковые позы, словно пародируя манекены. Загорелые, ухоженные, они красовались тут, чтобы потратить деньги и унизить нерасторопных продавщиц.