Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков

Обнимаю тебя, целую твои губы, твой лоб, твои дорогие руки, твои ноги, которые я люблю так сильно, как дикарь, которым я являюсь, – в общем, все, что позволишь мне, потому что каждая точка твоего тела мне одинаково дорога. Нет, нужно остановиться, потому что будет плохо, если слишком много об этом думать.

Твой, моя милая, моя родная, мое дорогое дитя! [без подписи]

* * *

[21.8.1891; Лондон – Неаполь. I]

[…] Если девственные сердца способны на глубокую любовь, то исстрадавшиеся сердца должны любить друг друга в сто раз сильнее – если они соответствуют друг другу и понимают друг друга.

Любовь, полная иллюзий, прекрасна, но любовь без иллюзий, любовь, которая видит свет, видит несчастье, видит печаль в основе всех человеческих дел, и которая, несмотря на это, остается любовью, со всеми желаниями физического и душевного обладания, при всем счастье совместной жизни, – эта любовь, я полагаю, – величайшее чувство, на которое может претендовать природа человека. Этого чувства, такого лишенного иллюзий, такого жестокого от ожидаемой, неизбежной печали,

и, вместе с тем, такого сильного от восхищения тобой, всем твоим женским существом, я еще никогда не испытывал, [без подписи]

* * *

[21.8.1891; Лондон – Неаполь. II]

[…] Париж! Конечно! Лучше не придумаешь. […]

Если ты сможешь приехать в отель «Континенталь» до меня, сообщи мне в телеграмме: «Спросить в Hotel lе…», тогда я буду знать, что это «Hotel Continental» в Париже и когда приеду, узнаю, в каком номере ты остановилась.

Возможно, будет лучше взять фамилию «Маркетти»[423] или другую, если тебя знают в Париже.

Тогда ты должна подписать телеграмму так же. В общем, можешь писать, что хочешь в телеграмме, но не упоминай ни «Париж», ни название отеля. […]

* * *

[24.8.1891; Лондон – Неаполь]

[…] Возможно, будет намного лучше остановиться в разных отелях.

Ты, к примеру, в «Hotel du Louvre», а я в «Hotel Continental», тогда не будет необходимости знать мое имя, если я приду к тебе, или твое, если ты придешь ко мне.

Это, наверное, более практично. Если ты считаешь, что так будет лучше, укажи в телеграмме 28 августа название твоего отеля без упоминания города. […]

* * *

[25.8.1891; Лондон – Неаполь]

Сегодня получил твое второе письмо. Хорошее, милое, дорогое письмо, но полное сомнений на мой счет. Я надеюсь, что письма, которые ты получишь за это время, докажут тебе, может ли мое сердце, «такое богатое», как ты говоришь, думать о чем либо, кроме как о том, чтобы увидеть тебя! Не будь жесткой, не говори мне, как ты сказала, что я могу быть на второй стадии «quando si ricorda, та non si desidera»[424]

.

Об этой стадии я никогда не знал! Да, я нахожусь в стадии заставлять себя не думать о тебе слишком, потому что тогда, видишь ли, я чувствую, что потеряю силы. […] Уверяю тебя, что иногда я почти безумец – когда думаю обо всем, что может произойти за эти несколько дней, которые всё еще разделяют нас. Поэтому не говори мне грубых слов, и не говори, что не решаешься хорошими словами утомить меня. Это почти жестоко, и я был бы серьезно, глубоко обижен, если бы не был уверен, что в глубине твоего сердца ты читаешь мое. […]

* * *

[10.9.1891; Дрезден – Турин]

Час ночи.

Я приехал в девять. Нашел твою телеграмму и очень, очень огорчился, что не смогу исполнить твое желание и поехать повидаться с твоей дочерью. Дело в том, что я должен сесть на ночной поезд, чтобы успеть в Петербург.

Через час я уезжаю и напишу тебе с вокзала, того самого, где я ждал тебя и где ты ждала свою дочь.

Я не сомкнул глаз, так как едва успел собрать вещи. В половину десятого вечера мне удалось найти своего сына, который учится здесь в пансионе, как раз когда он собирался ложиться спать. Обнимая его, я подумал о твоей дочери.

В ее пансион я смог бы добраться только после десяти вечера, когда все уже будут спать.

Ты не представляешь, какое у меня было желание взглянуть на нее, как будто я увидел бы частичку тебя, которая очень близка ко мне и до которой я, однако, не могу дотянуться. Обещаю тебе, что первое, что я сделаю в Дрездене, когда вернусь туда, – пойду увидеться с ней и отдам ей твою маленькую брошь. […]

Да хранит тебя бог и дальше, моя любимая Леонор. Можешь быть уверена, что мысль о тебе не покидает меня ни на минуту. Среди крестьян и в уединении, по вечерам, по утрам, в дороге, на станциях, где меняют лошадей, в лесах, на болотах, перед пшеничными полями и лугами – везде и всегда у меня будет только одна мысль.

Именно так должно быть, думали христиане о своем Христе или о своей Мадонне. […]

* * *

[31.8.1891; Санкт-Петербург – Турин]

Вот я и в Петербурге, в доме, который тебе знаком[425].