Любовь за деньги и без

Финал буратинок всегда одинаков: заканчиваются либо деньги, либо жизнь. Я понимаю: на Западе немало состоятельных людей живут так же, как и у нас, — практически в прямом смысле сжигая свои миллионы. Знаю и то, что помочь беднякам гораздо сложнее, чем кажется: как ни странно, подарки мы все воспринимаем как должное и испытываем к благодетелям не признательность, а недовольство их скупостью. И не надо говорить, что считать деньги в чужих карманах — дурной тон! Мне это известно не хуже, чем вам. Более того, я очень сомневаюсь, что сумела бы толково распорядиться по-настоящему крупными суммами, если бы получила такую возможность.

Но даже кошке не запрещается смотреть на короля, а уж шлюхе — тем более. И иногда очень больно видеть, как неплохие, в сущности, люди, поймавшие птицу удачи, в прямом и переносном смысле пускают на ветер свои деньги и свою жизнь… Блин, да что такое со мной сегодня? Вроде бы вчера не ела крабов и не пила текилу, а на философию пробило совсем уж неприлично…

Так вот, Пахомыча я очень уважаю за то, что он если и начинал когда-то швырять деньги на ветер, то очень быстро спохватился и вовремя остановился. Такое по силам немногим, поверьте.

А ведь соблазнов всегда хватало. В советские времена Пахомыч служил в Госснабе — ох, и крутая это была контора, судя по его рассказам! В начале девяностых, в отличие от многих коллег, не растерялся, а из грязи Госснаба прыгнул в князи оптово-розничной торговли. Когда рынок постсоветской России насытился товарами, Пахомыч вовремя срубил фишку, переобулся в воздухе и переквалифицировался в принцы банковского дела, а через некоторое время стал настоящим королем инвестиций во всевозможные прибыльные проекты.

Думаю, даже из краткого пересказа этапов жизненного пути Пахомыча видно, насколько нервной всегда была его работа. Наверняка часто хотелось и расслабиться, и оторваться по полной, а желающих помочь с отрывом, разумеется, хватало с избытком. Как Пахомыч не сорвался — для меня загадка. Большинство тех, с кем он начинал, уже давно покойники — убиты братками, умерли от передоза или от болезней, вызванных всевозможными излишествами, — от цирроза печени до СПИДа. А мой сегодняшний клиент жив и практически здоров.

Слабость у него лишь одна. Пахомыч обожает общаться с дорогими шлюхами в точности так, как «цеховик» восьмидесятых годов прошлого века общался бы с девчонками-пэтэушницами. Объясняю для тех, кто не въехал, — как криминальный (других большую часть советской истории в стране не существовало) бизнесмен с девушкой из неблагополучной бедной семьи, учащейся в ПТУ. Других странностей и закидонов у Пахомыча, к счастью, по минимуму.

Меня это вполне устраивает — спасибо перестройке и гласности! В те годы было снято немало фильмов, показавших будничную жизнь первого в мире социалистического государства без прикрас и глянца. Так что можно без малейших проблем выяснить, какой стиль одежды и поведения особенно порадует Пахомыча.

Вот и сейчас я прекрасно знала, что делать.

— Ну, за успех! — произнесла я нараспев, улыбнулась, молодецки опрокинула в себя рюмочку, а потом захихикала:

— Ух ты! Ядреное пойло!

Потом занюхала коньяк рукавом и тряхнула головой так, чтобы застучали висюльки на огромных фиолетовых клипсах из пластика (где я их откопала — это отдельная история). После этого неторопливо встала с кресла, лениво сняла псевдолеопардовый плащик и повесила его на спинку стула, оставшись в черной мини-юбке, сетчатых колготках, туфлях на высоченных каблуках и цветастой кофте с короткими рукавами и огромным вырезом. Макияж, до боли напоминающий боевую раскраску индейцев племени сиу, разумеется, тоже полностью соответствовал образу. Честно говоря, не понимаю, зачем девушки восьмидесятых годов добровольно красились столь жутким образом и надевали на себя этот ужас, но, если верить тогдашним фильмам, все было именно так. Да и Пахомыч явно ловил дикий кайф от моего кошмарного облика.

На ходу сбрасывая туфли, я направилась к большому кожаному дивану и уселась на него, поджав под себя ноги.

Пахомыч затянулся сигарой, очень довольный происходящим.

— Че, совсем достали уроды? — сочувственно спросила я.

Наши с ним кабинетные посиделки всегда начинались с сеанса словесной психотерапии, плавно переходящего в массаж — жесткий, но без нанесения мне телесных повреждений. Когда Пахомыч немного успокаивался, то наваливался на меня как медведь и делал то, ради чего, собственно, и вызывал. Поза не менялась никогда; точнее, для каждого места встречи существовала своя собственная поза, абсолютно неизменная.

— Угу, — ответил он. — Не жизнь, а темный ужас. Никакого просвета. Вообще никакого.

— Че так? — в этом месте мне, согласно имиджу, следовало закурить, что я и сделала. Естественно, не сигару, а ментоловую сигарету. Пэтэушницы восьмидесятых от них были без ума.

— Зажимают, — бросил Пахомыч сквозь зубы, а затем обозвал обидчиков парой нелестных и нецензурных эпитетов.