Любовник тетушки Маргарет

С тех пор как она удостоилась быть принятой в Орден величайших глупцов, водворив на место Марка, я не сомневалась, что очень скоро ее страдания возобновятся. Но не могла и не восхищаться профессионализмом подруги: она уже начала описывать свою историю в очередном сценарии. Я робко заметила, что Марку это может показаться немного… ну, скажем, обескураживающим, — оказаться в фокусе публичного внимания, — но Верити посмотрела на меня с жалостью: что внештатная окантовщица — к тому же так легко позволившая сбежать своему мужчине в какие-то поганые джунгли — может знать об истинном творчестве? Оставаться под обаянием Тинторетто после этого было особенно трудно, и если бы в тот момент Верити споткнулась, я бы с легким сердцем могла ее подтолкнуть.

— Ты такая храбрая. — Это был ее прощальный выстрел, посланный, когда, уже идя по дорожке к воротам, она оглянулась и скорчила гримасу снисходительного сочувствия.

Такое я проглотить не могла.

— Как твои ноги? — крикнула я вслед так, чтобы слышала вся улица.

— Марк каждую ночь растирает их лавандовым маслом. Он так ласков со мной теперь…

Господи милосердный, подумала я, мы сами создаем себе иллюзии и сами же разочаровываемся. Эта мысль заставила меня взглянуть на наши с Оксфордом отношения как на «внештатный» волшебный фокус.

Но этот обмен колкостями был легкой царапиной по сравнению с раной, нанесенной мне чуть раньше Саскией во время телефонного разговора. Началось все вполне спокойно: она сообщила, как сильно ждет возвращения домой, и как удивительно, что в это же время на следующей неделе… Ну, и так далее. Словом, все, что положено говорить в подобных случаях. Но потом ее речь чуть изменилась — уж мне ли ее не знать! — и у меня тревожно забилось сердце.

Да, она с нетерпением ждала возвращения домой, но собиралась подыскать подходящую студию — только для работы, — чтобы, когда приедет отец, он мог бы там остановиться, потому что Фишер неожиданно оказался более энергичным, чем можно было ожидать, и нашел место, где уже осенью можно будет организовать выставку. В подтексте звучало: пора наводить мосты. Значит, Дики приедет — пусть даже только на открытие выставки, — и это снова отбросит меня назад, вернет память о былых вернисажах и прочих художественных мероприятиях с царившей на них амикошонской атмосферой, во время которых все суетились вокруг него, раболепствовали, а он, герой дня, в конце концов неизменно напивался в стельку, моя сестра ходила вокруг него кругами с широкой улыбкой на лице, стараясь делать вид, что все в порядке, всегда стараясь делать вид, что все в порядке, — одному Богу известно, чего это стоило Лорне. Только на сей раз все окажется еще хуже, потому что теперь это будет выглядеть как возвращение героя.

Вот откуда ощущение, что с меня содрали кожу.

Вторую бутылку шампанского мы унесли в спальню, где легли в постель, тесно прижавшись друг к другу.

— Ты готов к тому, чтобы выслушать исповедь? — спросила я. К тому времени я уже поняла, что любви мы больше предаваться не будем. Пришло время смены амплуа. Я собиралась облегчить душу, рассказав ему о своем прошлом, и рисковала остаться слишком незащищенной. Он не был больше моим любовником. Мужчина по имени Оксфорд уже переступил черту. И если этому самому мужчине по имени Оксфорд суждено и впредь кем-то оставаться для меня, то, конечно, другом.

Итак, я рассказала ему все. Ощущение было такое, словно облака и я вместе с ними понеслись по небу назад, через все эти минувшие годы.

— С этим он и уехал, — закончила я. — Дочь любит его, ни за что не требуя отчета, так же, как любила его ее мать.

— Ты винишь Саскию?

— Нет.

— Тогда почему бы тебе не позволить ей наслаждаться своим счастьем?

— Потому что мне невыносима мысль, что он останется безнаказанным.

— Человек никогда не остается безнаказанным, — возразил Оксфорд. — Поверь мне.

— Ты чем-то огорчен?

— Я думаю, — ответил он. — И пью.

Я откинулась на подушку и подняла стакан:

— Выпьем за твой успех. Ты его заслуживаешь.

— Гм-м… — неопределенно промычал он и обнял меня за плечи. Мы чокнулись. Потом он положил мою голову себе на грудь и сказал: — Я кое-что тебе расскажу.

— Кое-что, чего ты не мог рассказать не напившись? — язвительно заметила я.

— Ага. Теперь моя очередь исповедаться. Ты хотела знать о моем прошлом и о том, почему именно Никарагуа? Ну что ж, слушай.

Это было последнее, чего я ожидала: мы оба сняли маски и вышли на авансцену перед опустившимся занавесом. Я навострила уши, как он велел, и сидела неподвижно, почти не дыша.