Любовник тетушки Маргарет

— Я познакомился со своей будущей женой, еще когда учился в архитектурном институте. Она работала секретаршей, хотя рассматривала эту работу как временную, потому что хотела стать моделью. Она была очень красива и очень молода. С матерью и теткой они бежали, спасаясь от режима Сомосы, и поселились в обшарпанном маленьком домике в пригороде Лондона, в Ханслоу. Мне было двадцать четыре года. Ей — девятнадцать. Все мои друзья-студенты обожали ее. У нас была весьма разгульная компания — никто не осмеливался явиться на утренние лекции, не страдая похмельем и не имея в запасе истории о девственнице, накануне лишенной им невинности. Мне все это страшно нравилось. Она работала в деканате, и вдруг все мы стали искать предлог, чтобы заглянуть туда. Мы сходили с ума от ее прекрасных глаз, и еще она была превосходно сложена. Миниатюрная, слишком миниатюрная, чтобы стать моделью. Она ни с кем не флиртовала, со всеми держалась одинаково дружелюбно. Каждый из нас пытался ее куда-нибудь пригласить, но она всегда отказывалась. Мы разве что пари не заключали: кому это все-таки удастся. Беспечные юнцы.

Так продолжалось около года, и в итоге нам пришлось сдаться. Но для меня это стало просто наваждением. Я нравился женщинам, и меня раздражало, что она не соглашалась даже встретиться со мной. Меня заело, и я начал ухаживать серьезно. Цветы, проводы до метро, чтение стихов — ну, обычный набор. Поскольку тогда я уже подрабатывал, стал делать ей подарки. И бывать у нее дома. Познакомился с мамой, с теткой и все такое прочес. Постепенно Хани уступила. Но не в постели. А я был настолько одержим этим, что в конце концов женился на ней. И все были счастливы. Я получил нечто экзотическое, чем можно было хвастаться, и охотно хвастался. Это было потрясающе. Мы прожили вместе восемь лет. Я не хотел детей, и мне, наверное, казалось, что так будет длиться вечно. Это было лучшее, что может быть в обоих мирах.

А потом она умерла. Опухоль мозга. Хоп — и все кончилось. И только тогда я понял, что потерял.

На похоронах ее мать рассказала мне то, что Хани всегда хранила в тайне. Чудовищную правду. И я ощутил то, что Лорка называл duende, «острие боли». Это была обычная история для Никарагуа, а может, и для большинства тех мест, где постоянно идет война: изнасилована в двенадцать лет; отец расстрелян на ее глазах; братья пропали без вести; некоторые родственники все еще остаются там. Они никогда об этом не говорили. Задним числом я понял, что раза два она, наверное, пыталась мне что-то рассказать, но я не был благодарным слушателем. Стал им только на похоронах. И осознал, что предал ее. Я начал взрослеть. Не сразу, постепенно. Прежде я и представить себе не мог, что будет значить для меня эта утрата. Потом нашел решение — не лекарство, но решение.

— А зачем ты дал объявление?

Он пожал плечами:

— Может, былое «я» дало о себе знать. А может, просто захотелось дать — и получить — немного привязанности, никому не причинив при этом вреда. Я хотел, чтобы все было честно. — Он вдруг чуть лукаво улыбнулся и стал очень похож на себя прежнего. — Как только я решил поехать туда, то ощутил мощный заряд положительной энергии — во всем теле. Это огромная сила. — И, встав, начал одеваться.

— Ну что ж, — сказала я, наблюдая за ним в последний раз, — похоже, никому никакого вреда это действительно не принесло.

Вмятины на подушке, два использованных стакана и две почти пустых бутылки из-под шампанского. Сухой остаток. «Прощай», — прошептала я, прислушиваясь, как его такси заворачивает за угол.

Было около полуночи. Я сидела в кровати с лицом, мокрым от слез, и думала: что дальше? Сасси должна вернуться через неделю. Если я собиралась сделать кое-326 какие приготовления, лучше было сделать их, пока она еще там. Но не сразу, решила я, во всяком случае, не раньше, чем я выпью чего-нибудь покрепче. Невзирая на строгое и пугающее предупреждение Верити, мне был необходим глоток чего-нибудь горячительного, и я отправилась на кухню.

Глава 8

Голубые-преголубые прищуренные глаза Фишера смотрели поверх какого-то огромного каталога, которым он прикрывался, с притворным ужасом. Стоило мне войти в комнату, как Рис стал пятиться, молитвенно сложив руки.

— Будешь бить?

— Нет, тебе это может понравиться.

— Фу ты! — Он рассмеялся и положил каталог на стол. — У людей сложилось странное представление о моей сексуальной ориентации. Я совсем не люблю, когда мне делают больно.

— Вот и я не люблю.

— Никто не любит, Маргарет. — Он сел и жестом указал мне стул напротив.

— Ладно, — сказала я. — Мне звонила Саския. Поскольку мне не придется развешивать его картины у себя дома по окончании выставки, так и быть, потерплю. — Я села, положила ногу на ногу и посмотрела на него испепеляющим, как я надеялась, взглядом. — Для тебя ведь это большая удача — устроить первую после стольких лет выставку Дики в Лондоне, не так ли?

Фишер долго разглядывал собственные ногти, потом с огромным удовольствием признался:

— Да, конечно.