Любви все роботы покорны

Так и есть. Подходит, наматывает на кулак мои волосы, откидывает голову назад, натянутый, как струна, замахивается… и бьет кулаком в стену, отчего сыпется штукатурка и трещат обои.

– Позже…

Разворачивается, уходит.

За пятнадцать минут до полуночи.

– Прости меня, малыш. Прости. Я не хотел, ты же знаешь. Люблю тебя, дуру. Не могу без тебя, понимаешь? Я умру без тебя, хочешь, прямо сейчас выпрыгну с балкона?

– Не нужно. Я верю.

Это уже было, и не раз. Не выпрыгнет. И врет. Или в нем пытается сопротивляться человек?

– Ну, что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Давай встретим Новый год тихо и спокойно, больше ни о чем не прошу.

Кивает, покачиваясь, уходит в зал.

За минуту до полуночи.

– Мамочка, поздравляю тебя с Наступающим и желаю, чтобы у тебя все-все получилось, чтоб ты была счастлива, здорова и чтобы тебя обязательно напечатали.

– Спасибо, малыш. И я тебе желаю счастья. Все будет хорошо. Верь.

– Я верю. У меня же мама волшебная.

Четыре часа утра нового года.

Холодные руки скользнули под футболку, в ухо – тяжелое дыхание, от запаха перегара нечем дышать. Он дрожит от возбуждения, я не чувствую ничего. Забавно, как одни и те же действия, но с разными мужчинами дают совершенно обратный результат. Сейчас мне неприятно. Не-приятно. Казалось бы, почему? А вот так. Отказаться? Не получится, он пьян и уже абсолютно без тормозов. Возьмет силой. Чтобы отвлечься от поганого чувства безволия, представила, что это не он меня гладит, щупает, мнет, целует. Кажется, помогает. Выдержать как-нибудь и уйти, когда он уснет.

Чтобы отвлечься, пытаюсь вспомнить его настоящим, кого любила когда-то. Ясный, солнечный мальчик. Светлые глаза, теплая улыбка. Я отражалась в его глазах – молодая, еще совсем-совсем белая. И глупая. Как не заметила, что в нем проросла темнота?..

Ничего не осталось. Тот, прежний, умер. Я похоронила его в памяти и изредка хожу на могилу. А кто тут? Его ожившая ненависть. Оболочка.

Интересно, он намеренно мне причиняет боль или не может иначе? Стиснув зубами подушку, зажмуриваюсь, терплю, пытаясь думать о чем-то отвлеченном. Зачем мне это? Ответ прост. Я хочу умереть еще раз. Мне это нужно.

Ему нравится, знаю. Сжать мне горло, давить, вкладывая в руки всю злобу, что сжигает его душу.

– Ты моя сучка, поняла? Моя!

Я знаю роль.

– Я твоя сучка.

Крылья валяются в углу. Черные. Спина кровоточит.

За пределом боли уходит страх. Взамен появляется азарт. Я уступаю место другой, сама смотрю со стороны, как она покорно опускается на колени, смотрит снизу вверх – под глазами размазанная тушь, рот безобразно раскрашен красным. Она – слуга, он – хозяин. Это не любовь, это война.

Пощечина, сладкая и жгучая.

– Еще!

Он наслаждается. Бьет резко и сильно. Поднимает и швыряет на пол, прижимает сверху холодной ногой. Проводит ею по спине. Задерживается на ягодицах. Опускается.

– Ты любишь меня?

– Нет.

Больно. Это уже не рука – плетка или ремень. Спину обжигает, будто содран пласт кожи.

А я радуюсь: так надо, это хорошо. Я – обычная.

– Еще, – хрипло прошу.

Губы раздирает грубая рукоять плети. С темным восторгом ловлю ее зубами, выпускаю из клетки свою боль, даю ей излиться. Меня нет больше, так какая разница, что происходит с моим телом?

Смотрю с высоты потолка на сплетенные в схватке тела. На молочно-белые раскинутые ноги в черных пятнах синяков, на сильные мужские руки, жадно мнущие грудь, крепкие ягодицы, вбивающие в меня – прошлую – послушание.

Дальше все смешивается в один красно-черный водоворот. На губах – кровь. Вкус неприятный. Задыхаюсь, глотаю. Тошнит.

Он протяжно стонет и стискивает в последний раз мое горло. Мир сужается до точки, и прямо оттуда – взрыв, разрывающий меня на клочки, разбрасывающий по Вселенной.

Ненавижу себя.

«Мы все потеряли что-то на этой безумной войне. Кстати, где твои крылья, которые нравились мне?»

Шесть часов утра. Сижу в коридоре у закрытой на ключ двери и курю.

Он выходит, помятый, будто состарившийся сразу лет на пятьдесят. Опускается на корточки рядом.

– Открой дверь, я уйду.

Мотает головой. Понятно, все пошло по плохому сценарию. Теперь сидеть с ним взаперти, пока не образумится. Начало трясти, то ли от злости, то ли от страха. Боже, зачем я приехала? Зачем расслабилась и поверила, что мы можем общаться спокойно? Горбатого могила исправит. Так, что теперь делать? Он сидит, довольный, ухмыляется, наслаждается своей властью надо мной. Звонить кому-то бесполезно, не откроет. Господи, телефон! Похолодев, стараюсь не выдать себя, встаю, прохожу в зал, найти трубку. Куда я ее вчера сунула? Он не входит, это уже хорошо, дает надежду. Обыскав все, что могла, застываю от страшной догадки. На негнущихся ногах выхожу в коридор и вижу его, читающего мои эсэмэски.

Поднял голову, усмехнулся и с размаху запустил трубкой о стену. На шум прибежала дочка, вытаращилась спросонья.

– Что случилось?

– Ничего, маленький, это у мамы телефон упал нечаянно.

Смотрю на разлетевшиеся по полу части телефона и хочу улететь отсюда, прямо сейчас, и подальше. Просто прыгнуть с балкона – и вверх. Туда, где никто и никогда не заставит меня прийти сюда еще раз.