Люди Бездны

Один рабочий, вернувшийся после трудового дня, сел напротив меня за грубый деревянный стол и начал свою трапезу. Горка соли, насыпанная на не очень-то чистом столе, заменяла ему масло. В нее он макал свой хлеб и запивал чаем из большой кружки. Меню завершил кусок рыбы. Он ел молча, не глядя ни по сторонам, ни на меня. Там и сям за разными столами так же тихо ели другие посетители. В зале почти никто не разговаривал. Чувство подавленности царило в скудно освещенном помещении. Многие сидели над крошками, оставшимися от ужина, глубоко о чем-то задумавшись, и я вопрошаю, как вопрошал Чайльд Роланд[24], какое же зло они совершили, что несут подобное наказание.

Из кухни доносились более жизнерадостные звуки, и я направился туда, где мужчины готовили, но вонь, которая ударила мне в нос при входе, здесь оказалась еще сильнее, и подступившая к горлу тошнота заставила меня выбежать на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Вернувшись, я заплатил 5 пенсов за «кабинку» и, получив тяжелый медный жетон вместо квитанции, поднялся наверх в курительную комнату. Здесь стояли пара небольших бильярдных столов и несколько шахматных досок, молодые рабочие играли или ждали своей очереди, остальные же сидели вокруг, курили, читали и чинили одежду. Молодежь шумела и смеялась, старики мрачно молчали. Всех посетителей на самом деле можно было разделить на две группы: одни казались жизнерадостными, другие хмурыми и отупевшими, разграничением, как оказалось, служил возраст.

Но и эта комната, как и два подвальных помещения, даже отдаленно не напоминала дом. Конечно, для нас с вами здесь не было даже намека на домашний очаг – мы ведь знаем, что такое дом. На стенах висели абсурдные и оскорбительные правила поведения для посетителей, в десять часов гасили свет, и оставалось только отправляться спать. Для этого нужно было снова спуститься в подвал, сдать медный жетон дородному привратнику и подняться по другой лестнице на верхние этажи. Я осмотрел здание сверху донизу, обойдя несколько этажей, заполненных спящими. «Кабинки» представляли собой лучшие «номера», в каждой помещалась узкая кровать и еще оставалось немного места, чтобы раздеться. Постельное белье было чистым, ни к белью, ни к кровати не придерешься. Но никакого личного пространства не предусматривалось, как и возможности уединиться.

Легче всего объяснить, что представляет собой этаж, разделенный на кабинки, если сравнить его с картонной упаковкой для яиц, в которой каждая ячейка семь футов в высоту, а теперь представьте себе такую увеличенную упаковку стоящей на полу большой, похожей на сарай комнаты, и вы получите верную картину. В каморках нет потолка, стенки тонкие, так что вы слышите не только храп, но и любое движение ваших соседей. Однако и эта кабинка ваша только на короткий срок. Утром вы обязаны ее освободить. Вы не можете оставить в ней свой чемодан, прийти и уйти, когда вам вздумается, запереть за собой дверь, – ничего подобного. Вообще-то, здесь и нет двери, только дверной проем. Если вы хотите оставаться постояльцем этой гостиницы для бедных, вы должны мириться со всем этим, а также с тюремными правилами, которые постоянно напоминают вам, что вы полнейшее ничтожество.

Однако, по моему убеждению, самое малое, что должен иметь трудящийся человек, – это собственная комната, где он имеет право запереть дверь и где его никто не побеспокоит, где он может почитать или посмотреть в окно, куда он может прийти в любое время и где может хранить свое имущество, а не только те вещи, которые он носит на своем горбу или в карманах, где он может повесить фотокарточки матери, сестры, возлюбленной, балерин или собак, уж как пожелает, – словом, то единственное место на земле, о котором он может сказать: «Это моя крепость, мир остался за порогом, здесь я царь и бог». Такой человек будет лучше выполнять свои гражданские обязанности и лучше трудиться.

Я постоял на одном из этажей гостиницы для бедных и прислушался. Обошел кровати и всмотрелся в лица спящих. Большинство из них были молоды – от двадцати до сорока лет. Старики не могут позволить себе ночлежку для трудящихся. Их удел – работный дом. Я смотрел на десятки молодых людей, они не были лишены привлекательности. Их лица были созданы для женских поцелуев, шеи – для объятий. Как всякий человек, они были созданы для того, чтобы быть любимыми и любить. Женское прикосновение целительно и благотворно, и они нуждаются в таком спасительном влиянии, чтобы с каждым днем не ожесточаться все больше. И я подумал, где же эти женщины, и тут услышал «зазывный блудницы смех». Леман-стрит, Ватерлоо, Пикадилли, Стрэнд – был ответ, и я понял, где они.

Глава XXI

Непрочность бытия

Как-то я беседовал с одним озлобившимся человеком. По его мнению, с ним несправедливо обошлась жена, равно как и закон. Моральная подоплека и конкретные обстоятельства в данном случае значения не имеют. Суть дела заключается в том, что жена настояла на раздельном жительстве, а его обязали выплачивать 10 шиллингов в неделю на содержание ее и детей.