Люди черного дракона

Наевшись, офицеры стали зевать и велели сделать им постель. Гао Синь засуетился, собирая по дому случайно завалявшиеся чистые простыни, потому что на грязных, знал он по опыту, русские спать не станут. Пока староста бегал туда и сюда, гости негромко переговаривались. Говорили они так тихо, что, пробеги мимо мышь, даже и она ничего бы не услышала. Но Гао Синь не зря был старостой. Слух у него еще с детства развился отменный, благодаря этому он и узнал много чужих тайн, которые позже помогли ему подняться ввысь и, несмотря на смуты и революции, достичь высокого чина да-е. Вот и сейчас — как ни таились гости, но Гао Синь слышал все до последнего слова.

— Кончать его надо, Валерий Сергеевич, — говорил низенький, — сдаст он нас.

— Кончить всегда успеем, — отвечал высокий, — сначала разберемся в ситуации, что да как. Пока он — наши глаза и руки, а там видно будет.

Слыша такое, староста похолодел до самых печенок. А он-то еще полагал, что китайский язык облагородит этого кровавого карлика! Нет, варвар — он и есть варвар, пусть хоть весь Цыхай выучит, ничто его не изменит…

Когда офицеры захрапели на кане, да-е осторожно обулся — пол у него в фанзе был хороший, деревянный, а не как у прочих китайцев, земляной — и, крадучись, пошел к двери. План у Гао Синя был простой: добраться до русского старосты Андрона, а тот уж пусть сам решает, как быть — хочет, с властями свяжется, хочет, охотников своих пришлет, чтобы они белогвардейцев застрелили. В этих тонких расчетах добрался он до двери и открыл ее… Не скрипнула дверь, ни единого звука не раздалось, но что-то изменилось вокруг. На секунду застыл Гао Синь, прислушиваясь, и понял, что изменилось — не было слышно больше офицерского храпа.

Гао Синь пугливо оглянулся и в бледном свете луны, заглянувшей в окно, увидел наставленный на него револьвер: и сон офицерский, и храп — все это был хитрый обман против бедного китайца.

— Я же говорил: кончать надо, — жестоко произнес поручик, голова его чернела на фоне белых простыней.

— Ну вот, сейчас и кончим, — миролюбиво отвечал капитан.

Гао Синь зажмурил глаза, ожидая выстрела, но выстрела все не было…

Назавтра рано с утра загрохотали по ступенькам дома ходи Василия тяжелые ноги, словно бы слоновьи, и пронзительный поросячий визг разорвал сизую рассветную тишину. Жена ходи Настена ссыпалась с кровати, бросилась к двери, распахнула ее и оцепенела: прямо перед ней, занявши все видимое пространство, парил в синеющем воздухе и гнул крючковатые пальцы повелитель демонов Чжун Куй. Настена ойкнула и перекрестилась. Но крест животворящий произвел неожиданный эффект: Чжун Куй не исчез, но лишь разверз свою черную пасть и повторно завизжал на весь лес.

В тот же миг за плечом у Настены вырос ходя Василий с верной тяпкой в руках, готовый сокрушить не только повелителя демонов, но если придется, то и самого князя ада Яньвана. Но тяпка, по счастью, не пригодилась: Настена уже разглядела, что Чжун Куй без бороды, и вообще не Чжун Куй это никакой, а китайская бабушка для утех Айнюй, но совершенно обезумевшая со страху и мало что не обделавшаяся прямо тут, на пороге.

Попытки расспросить ее добром ни к чему не привели — китайская мадама только икала невразумительно и возводила очи горе…

Айнюй завели в дом, стали поить ее чаем и гаоляновой водкой эрготоу, да так, что она с ходу выпила месячный запас, но, несмотря на все старания, только через час смогли добиться от нее разумного рассказа, прерываемого, впрочем, стонами и всхлипами.

Когда офицеры перехватили Гао Синя, пытавшегося бежать, они не стали его расстреливать.

— Много чести, — решил капитан. — С людьми надо говорить на понятном им языке…

Тут поручик взял широкий нож-дао и молниеносным движением распорол старосте брюхо снизу доверху, словно рыбе-собаке хэтунь. Гао Синь от неожиданности даже не вскрикнул, только глаза выпучил да зубы оскалил, будто грешник в аду. В следующее мгновение капитан железными вилами, которыми подсаживают в печь пекинскую жареную утку-каоя, подцепил в животе старосты кишки и стал наматывать их на вилы, приговаривая:

— Вот тебе уважение к гостю! Вот тебе ритуал-ли!

Староста хрипел ужасно, скрежетал зубами, как удавленник, вращал белками, скрючивал пальцы, но не единого крика так и не издал. Видя, что староста не кричит и не просит прощения, контрразведчики разочаровались и так его и бросили, кишками наружу…

Когда Настена и ходя вошли в дом Гао Синя, он был еще жив; окровавленный, лежал на полу с закатившимися в зенит глазами, на губах его вспухала и опадала кровавая пена. Красно-розовые внутренности из распоротого живота, синея, валялись рядом, тянулись длинной связкой… Настена упала на колени и заплакала, ходя стоял, окаменев; с улицы, боясь войти, подвывала Айнюй.

Весь день Гао Синь так и пролежал на полу, время от времени беззвучно охая ртом, как рыба, выброшенная на берег. К нему боялись подойти, боялись дотронуться, все ждали, что он умрет. А он лежал, охал ртом, мучился неимоверно, но умирать никак не хотел.