Люди черного дракона

— Ты не возьмешь меня! Я — величайший лекарь со времен Желтого императора! За мной — тысячелетние традиции, за моей спиной — святые-бессмертные сянь, и тысячи будд стоят за моей спиной, и целая армия бодхисаттв, и Тайшан Лаоцзюнь, и Трое Чистых, и Яхве-Элохим-Адонай. Если понадобится, они выйдут вперед и сокрушат тебя и кого угодно. И потому нет в мире существа, которое повергло бы меня во прах. Я — врач, я дал клятву жизни, и я не отступлюсь перед тобой. Я буду спасать людей, буду делать все, что только в моих силах, — и если тебе придется отступить, ты отступишь, о многоглазый!

И смерть стояла, нависнув над ним, — секунду стояла, другую, третью, и то были страшные секунды. Но она не выдержала его взгляда и его решимости и отшатнулась, потому что он говорил правду и готов был скорее сам умереть, чем изменить своему предназначению. Смерть растаяла и уж больше не появлялась рядом с ним.

И вновь потекли дни, недели, месяцы — с виду однообразные и заполненные визитами больных и изучением старых книг, но на самом деле полные тихой радостью. Илия рос не по дням, а по часам и начал уже вставать на ножки и пытаться делать первые шаги — с поддержкой отца и матери. И даже он произнес уже первые слова, и были эти слова, как и положено, «отец» и «мать». А третьим словом было «Малхемувес».

Когда Рахмиэль услышал это, он похолодел.

— Что ты сказал? — переспросил он у сына, как будто младенец мог его понять. Но он понял и повторил:

— Малхемувес…

И еще он сказал четвертое слово. Но этого слова Рахмиэль не расслышал, потому что закрыл уши руками.

Но Рахмиэль был слишком хорошим врачом, чтобы поверить в очевидное. Он понял, что Илия ничего не говорил, это лишь его собственное воображение вложило в бессмысленный детский лепет угрожающий смысл. Он сделал усилие и отвел от себя саму мысль о смерти. Она была побеждена и отторгнута им. Смерти более не было ни вокруг него, ни в его мыслях.

— Придите ко мне все страждущие и обремененные, — сказал тогда Рахмиэль негромко, будто вспомнив кого-то. — Я дам вам надежду, ибо человек заслужил право на надежду…

Но люди и так шли к нему со всех концов, никого не надо было приглашать отдельно. Люди знали, что Рахмиэль — не просто человек, он ангел, которому была дана сила столь великая, что не только отступают болезни — гонцы смерти, но и самая смерть.

И вот однажды в дверь его дома постучались с самого утра — как раз тогда, когда китайцы все собирались и шли на сельхозработы. Рахмиэль поднялся с ложа, открыл дверь и увидел двух женщин — молодую и старую. Молодая была высока и бела, словно зимний день на берегах Амура, и только глаза ее — зеленые, как море, умоляющие — смотрели прямо на Рахмиэля. Рядом с ней стояла женщина пожилая, возраста которой Рахмиэль не мог определить, хотя и был в этом искушен. Морщинистая, согнутая в три погибели, с живым добрым лицом, она непрерывно униженно кланялась. Обе женщины были не из нашего села и, похоже, прошли долгую дорогу.

Рахмиэль пригласил войти обеих, угостил чаем и спросил, что привело их к нему. Женщины пришли из неближнего села Скоровойтовка, до которого ехать было два дня, а пешком идти и того дольше. Старшая была мать, а молодая — дочь. У них в доме случилось удивительное событие — заболел ветрянкой древний старик, приходившийся женщине отцом, а девушке — дедом. Вот уже много дней он лежал на лавке, в бреду, по всему телу его высыпала красная сыпь, его мучила кровавая рвота, но ни умереть, ни выздороветь он не мог.

— О, это очень интересный случай! — оживился Рахмиэль.

Но это был не просто случай, это был вызов врачебному искусству Рахмиэля, ибо всякий знает, что нет тяжелее тех болезней, при которых нельзя ни выздороветь, ни умереть.

На шум из спальни вышла Лань Хуа, держа на руках младенца Илию. Илия, увидев чужих женщин, горько заплакал. Он рыдал, лицо его сделалось мокрым. Пришлая девушка, желая его развлечь, протянула к нему руку. Но Рахмиэль остановил ее.

— Вы можете быть носителем болезни, — сказал он, — не нужно трогать ребенка.

Рахмиэль быстро собрал свой чемоданчик с иглами и необходимыми лекарствами, он хотел идти к Иегуде бен Исраэлю — просить телегу и лошадь для поездки. Но на пороге дома его ждала плачущая Лань Хуа.

— Прошу тебя — не уезжай, — сказала она.

— Что с тобой? — удивился Рахмиэль.

— У меня плохое предчувствие…

Но Рахмиэль не слушал жену. Он пришел в необыкновенное возбуждение, когда узнал, что ему предстоит схватиться с такой сложной болезнью. Он просто поцеловал жену и младенца, обнял ее напоследок и вышел вон.

Через пять минут вместе с женщинами он стоял у дома Иегуды бен Исраэля. И тут его ждала еще одна неожиданность. Из дома еврейского патриарха вышел не один Иегуда. Вместе с ним на пороге показался чрезвычайно возбужденный Соломон Кац. Он держал в руках старые советские газеты, потрясал ими и совал прямо в нос Иегуде. Тот морщился и отворачивался, но Соломон не отступал.

Увидев стоящего у калитки Рахмиэля, Соломон взглянул на него с каким-то ужасом и умолк.

— Шолом, Иегуда бен Исраэль, — сказал Рахмиэль.