Люди Джафара

Меня уже попёрло. Я доведен до крайности. Меня накрыли в единственном надёжном месте, о котором никто не знал, в моей отдушине. Меня снова взяли за горло. Этих людей, в доме, я всегда пытался оберегать от той срани, в которой захлёбывался сам. Особенно Нину Марковну. Пусть меня дерут, пусть мне плохо, но для вас, Нина Марковна, я всегда оставался хорошим, благополучным курсантом. Маринка знала, что там у меня происходит, но вас мы берегли. И теперь всё закончилось…

«Что, сволочь, предал меня?»

И тут Пирог начинает мне отвечать на том языке, над которым мы с ним вместе смеялись все четыре года:

«Из-за тебя, Кондырев, страдает весь взвод, батарея, дивизион. Всё училище на ногах, а ты даже не понимаешь, насколько не по-комсомольски поступаешь…»

И всё это — при комдиве и для комдива. Гад! Я ка-а-ак дал Пирогу по морде! От души, за всё хорошее. Джафар наблюдал молча. Даже в лице не переменился. Пирог встал, отряхнулся. Сдачи давать? Ни в коем случае.

«Пусть я буду пострадавшим, но Устава не нарушу. А ты ещё ответишь на комсомольском собрании за своё поведение, которое не соответствует…» — и так далее по сценарию, с оглядкой на Джафара. Тьфу, срань!

Всю дорогу до училища — эти несчастные сорок метров — я шёл, как хотел. Руки в карманах, в зубах сигарета. Комдив всю дорогу молчал. Он понял, что я уже окончательно вышел из-под контроля, что я попросту опасен. И только возле КПП он не выдержал:

«Выньте руки из карманов и выкиньте сигарету, товарищ курсант!»

Пирог, как верная хозяйская жучка, побитая «чужим», плёлся следом. Как я понимаю, после образцово-показательного поведения в данной ситуации ему были обеспечены положительные отзывы начальства.

А мне… А я в тот же день снова убыл на гауптвахту. На стандартные десять суток.

И вот, — кажется, это было сутки на седьмые, точно уже не вспомню, — стою на внутреннем плацу, губарям строевую подготовку преподаю.

(Мне начгуб Белочкин постоянно такие штучки поручал, занятия с арестантами проводить, потому что, во-первых, выучка у меня, как и у всех старуновских бройлеров, что надо, по высшему разряду, то-есть, вроде как могу примером для солдат служить, а во-вторых, всё же почти уже офицер, а значит, и ответственности должно быть поболее, чем у какого-нибудь срочника.)

Короче говоря, и в тот день занимался я с губарями на внутреннем плацу. Сначала добрый час с ними в «три-четыре» играл:

«Три-четыре…» — говорю я.

«Есть-так точно-никак нет!..» — орут хором губари.

«Три заветных слова: три-четыре…»

«Есть-так точно-никак нет!..»

А потом, через час, занялись строевой:

«Делай раз!»

И губари поднимают ногу и отводят руки, как будто собирались сделать шаг, но заледенели на середине.

«Делай два!»

Поднимают уже другую ногу.

«Делай два!»

И губари принимают строевую стойку.

«Делай раз!»

Поднимают уже другую ногу.

«Делай два!»

Опускают.

И так — до бесконечности. А я паузы между «раз» и «два» всё длиннее делаю, всё больше приходится губарям стоять с поднятой ногой и руками — одной, отведенной назад до упора («Э, военный, локоть не гнуть!»), и другой, приклеенной между пуговицами на груди. Вижу, стоять ребятам тяжело, непривычно, хиляет их, мышцы ноги дробно дрожат от усталости. Но послабления не даю: ведь и я стою точно в такой же позе, и ничего, живой, и корона не упала.

«Делай раз!.. „Раз“ была команда, товариш солдат!.. Вы поняли, „раз“, а не „два“!.. Что, устали ножки?.. Ну ничего, придётся подержать… Я ведь не издеваюсь, товарищи солдаты: я и сам точно так же держу… Делай два!.. Делай раз!..»

И тут я себя ловлю на мысли, что ведь деру ребят точно так же, как Джафар нас драл! Один в один! Это что же получается: я тоже уже как все? Тоже как Джафар? Значит, и в меня уже эта зараза проникла — просочилась, и въелась там похлеще кислоты! И ведь что самое страшное: я ведь кайф уже ловлю от того, как качественно, как грамотно ребят деру! Ловлю кайф и джафаровский кайф от дёра мало-помалу, но всё больше и больше, начинаю понимать!

Так меня эта мысль испугала, что руки и ноги мои моментально опустились, в гортани пересохло, стою дурак-дураком и бестолково глазами хлопаю. А губари стоят напротив и, не понимая в чём дело, точно так же тупо смотрят на меня.

Не знаю, сколько бы это наше тупое противостояние продолжалось, как вдруг слышу — кто-то меня зовёт. Оборачиваюсь, вижу, с той стороны колючки Кес, приятель мой, курсант из моего взвода, нарисовался и руками машет, зовёт вполголоса, чтобы привлечь моё внимание. Между прочим, мужественный поступок с его стороны! Если бы его начгуб или начкар заметили во время такого крамольного дела, как попытка снестись с арестованным, то немедля выслали бы на его поимку группу вооружённых караульных с самыми широкими полномочиями, а уж тогда не миновать Кесу и своих пяти суток ареста.

Подхожу к колючке:

«Привет, Кес. По какому случаю шумишь?»

А Кес аж захлёбывается от волнения:

«Короче, Юрик, дело твоё труба, если здесь ещё на сутки-двое задержишься!..»

«Что там ещё такое?»