Люди города Ура

Во-вторых, даже если бы понятие могло быть отделено от эмоции по поводу данного явления, не существовало достаточных средств для выражения общих понятий, и человек вынужден был выражать общее через отдельное. Так, в шумерском — типичном языке медно-каменного века, — чтобы сказать «открыть» приходилось говорить ik-kid — «дверь-толкнуть», даже когда речь шла, скажем, об открытии торгового пути от моря до моря; «ласково» было mí-du(g)₄ — «женски говорить»; чтобы сказать «убить», говорили sag-gi-ra(h) — букв. «голову палкой ударить», хотя бы речь шла об убиении мечом или палицей; «приданое» было ní(g)-mí-ús-(s)a — «таз (?),[556] женщине приставленный», а «царственность, царская власть» обозначалась как «судьба большого человека» (nam-lugala), причем само понятие «судьбы» мыслилось как материальное и изображалось в виде птицы ласточки, может быть считавшейся носительницей жизненной силы человека?

В-третьих, при практическом различении существующих связей между явлениями к причинно-следственной связи нередко приравнивалась связь иного рода, например связь по смежности или связь части и целого (в том числе имени и именуемого предмета), связь по сходству и т. п., особенно если коллективный опыт предков был недостаточен для обнаружения логической ошибки. Обнаружить же ее было тем труднее, что самих абстрактных понятий — «тождество», «сходство», «смежность» и т. д., — конечно же, не существовало, и только общественная практика могла установить истину — но что, если практика как раз и не постигала данного явления? Одним и тем же грамматическим показателем — àm (примерно «(это) есть») шумеры передавали и сказуемое (lú-bé dingir-àm — «человек этот есть бог»), и определение (NN lú geštug-àm — «такой-то человек ухо есть» (т. е. умеет слушать, разумный), и даже иногда сравнение (NN ^dUtu-àm mu-gub) — «такой-то, солнце есть, встал», т. е. поднялся как солнце и т. п.

Приравнение различных менее важных связей к тождеству видно в значении такого шумерского слова, как a(ia) — «вода», «семя», «родитель», «наследник», или таких аккадских слов, как napištu[m] — собственно «дышок» — и отсюда «жизнь» (мы часто неточно переводим это слово как «душа»), šumu[m] — «имя», «название», «то, что создано», «потомство», «наследник-сын», šuma lā zakrat

— «именем не названо», т. е. «не существует».

Однако без обобщения вообще невозможно мыслить, а при отсутствии общих понятий обобщение должно выражаться либо по принципу метафоры (т. е. так, чтобы одно явление сопоставлялось-отождествлялось с другим, хотя с ним и не связанным, но обладающим общим с ним признаком, с целью выделения-обобщения именно этого признака: «солнце — птица» в смысле «солнце парит в пространстве», «родник воды — глаз»), либо по принципу различных метонимий (т. е. подмены одного понятия другим, хотя и действительно с ним связанным, но не обязательно по линии причинно-следственной связи: «ухо имеющий» в смысле «мудрый, вдумчивый, глубокомысленный», «имя построю себе» в смысле «прославлюсь»).

Правильность таких сопоставлений-отождествлений, как уже сказано, проверялась только практическим опытом коллектива, сосредоточенным в мудрости предков, в традиции, которую хранили старики и которую не могли опровергнуть отдельные индивидуальные наблюдения; поэтому осмысление (эмоциональное!) фактов внешнего мира за пределами простой трудовой практики каждого оставалось делом веры.

Подобные ассоциации, играющие роль квазиобобщений, могли иметь линейный характер (семантические ряды: «земля — мать», «мужчина — орудие — рука»), или разветвляться в разные стороны как бы от одной точки (семантические пучки):

«вода — плодородие — жизнь»

«вода — семя — отец»

«вода — семя — потомство»

«вода — холод — смерть», или образовывать целые «семантические поля» («смерть — подземелье — тьма — густой лес — далекая страна — морское царство — вода — плодородие — земля»; связи между отдельными понятиями здесь нелинейные).

В этом месте надо заметить, что эти ассоциации воспринимались не как поэтический троп, т. е. не как иносказание (что является абстракцией), а материально. «Анимизм», или «одушевление» неодушевленных предметов первобытными людьми, — домысел ученых XIX в.; первобытные люди просто не дошли еще до «основного вопроса философии» — о примате материи над духом или духа над материей; они были «наивными материалистами» и никакую «душу» не считали абстрактной и бестелесной; они мыслили ее себе как птицу, как бабочку, как кровь, как дышок, как тень, как материального двойника человека, и, выражая мысль о том, что солнце парит в пространстве, в виде утверждения, что «солнце — птица», они представляли себе реальную, телесную птицу. То обстоятельство, что мы тем не менее имеем здесь дело не с «воплощениями», а с формой ассоциативного мышления, видно из того, что один семантический ряд не вступает в противоречие с другим. Вот характерный пример.